Проблема индивидуализма и личностности в Православной церкви (на приходе, в монастыре, в семье по плоти и семье по духу – в церковной общине-братстве-школе)

Проблема, которой нам предстоит заняться, возникла не сейчас. Она принадлежит всей новозаветной истории, о которой нам известно, что в ее пределах идет развитие одновременно вверх и вниз, к Богу и Человеку и от них. Когда это относится ко всему, находящемуся в мире сем, который по-прежнему «лежит во зле», – тогда это нас не удивляет. Но может ли то же самое происходить в церкви, в первую очередь, православной? Ответ на этот вопрос отчасти зависит от наших понятий.

Что такое Церковь Божия во Христе и Духе Святом? Это, конечно, некий великий Дом (с прописной буквы). В этом Доме существуют свои законы (правила), своя Эко-логия, как и свои тайны и таинства. Он сам живой: по воле Божьей происходит непрекращающееся Домостроительство – Ико-номия, которое движется Силой и Духом Божьим и духом человеческим, в каждом живом человеке и человеческом обществе, при этом не без помощи сил человеческой плоти, мира (космоса) и жизни (ноосферы).

Этот Дом-Церковь возглавляется Иисусом Христом, сидящим одесную Отца и посылающим ему Дар Святого Духа. В этом Доме, Домовой и Домашней Церкви, есть место всякому сыну Божьему и сыну человеческому, он сам – возглавляемое Богочеловеком Богочеловечество, которое в мире и жизни, а значит, и в церкви (со строчной буквы) может быть организовано по-разному: по принципам духовной семьи и семьи по плоти, прихода, монастыря, парикии, епархии, митрополии, экзархата, патриархата, всемирной (кафолической) церкви и т.п. Иными словами, в основе всякой богочеловеческой организованности в мире сем, в основе всех форм церковной жизни могут лежать соборность или сборность, индивидуализм или личностность, единство или различия, строгий иерархизм и монархизм или равночестная многофункциональность личных духовных даров и т.д. И нам для их оценки важно знать, что из них чему более способствует.

А это действительно очень важно именно в нашу эпоху. Не случайно же у многих создается впечатление, что не только в современном обществе, но и в Православной нашей церкви почти нет положительных личностных характеристик. Под сомнение бывает взята сама нужда в них. Свобода, любовь, творчество, «самостояние» личности в нашей церкви легко оспариваются как посягательство на божественное достоинство, как величайшая гордыня. Взрывной рост числа монастырей в нашей церкви говорит о массовом желании не просто служить Богу и Церкви, не просто смирять самих себя через послушание, нестяжание и целомудрие, но часто смирять и друг друга через извращение тех же обетов. Это очень опасно, особенно если при этом забывается, что на самом деле гордыня и всегда сопутствующее ей уныние проистекают не из личностности, а от зараженности индивидуализмом человека, церкви и общества.

Парадокс заключается в том, что если личность и личностность в нашей церкви нередко осуждаются и подавляются, то индивидуализм как раз часто даже приветствуется и проповедуется в качестве пути личного спасения, что способствует злоупотреблениям индивидуальностью, создает культ личности (в смысле индивидуальности), особенно в отношении священноначалия (это слово в последнее время даже стали писать с большой буквы) или в отношении так называемых духовников и старцев, несмотря на явное вырождение этих явлений и понятий в нашей церковной жизни и практике.

Индивидуальность вообще обычно отождествляется и путается у нас с понятием личности. Это не случайно, ведь в западноевропейской культуре личность и индивидуум – часто синонимы. Однако православная антропология заставляет нас видеть здесь большую разницу, в известной мере – вплоть до противоположности. Для нас индивидуальность – то, что выделяет, а часто и отделяет человека от других людей. Личность же – то, что приводит человека к полноте его единства с Богом и ближними по любви к ним. Она – то, что рождается свыше, «от воды и Духа». Кто не рожден свыше – тот еще не личность, а как бы кандидат для нее. Личность – духовно-экзистенциальная, а не онтологическая категория. Поэтому естественно, что в православной догматике и сакраментологии это понятие почти отсутствует.

Откровение личности дается во Христе и в Церкви в Тайне Богочеловека и Богочеловечества, в евангельском и эсхатологическом откровении Человека с Неба, Небесного Человека. В обретении человеком качества личности – смысл индивидуальной судьбы всякого человека, как и в обретении качества личностности и соборности – смысл истории всякого народа и общества.

По мысли св. Василия Великого, высказанной в его «Беседах на Шестоднев», ветхий мир ограничивает и рассеивает личность, а новый – раскрывает и собирает ее во Христе. Собирание личности приводит человека ко Христу и предполагает его стремление к единству тела и сердца, плоти и духа. Воистину, перефразируя Тертуллиана, можно сказать, что личностью человек не рождается, он ею становится, а если и рождается, то, согласно евангелисту Иоанну, не от плоти и крови, не от хотения мужа, а от Бога. Ведь на каждого человека в мистическом Теле Христовом, в мистической Церкви сошел в огненных языках Дар Духа Святого, каждый в ней «родился свыше» и вступил в полноту усыновления и общения с Богом через Иисуса Христа в этом Духе и с ближними.

Итак, человек-личность живет в мистической Церкви, как и сама эта Церковь живет в личности и через нее. Поэтому личность умеет и любит служить своим даром от Бога, а не просто работать или нести послушание Богу, иерархии или кому-либо еще. Личность «имеет познание от Святого и знает все». Она не говорит «не могу», ибо «все возможно верующему». Личность на себе, на теле своем, несет язвы Господа, «восполняя недостаток скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь», как говорил апостол Павел.

Родившись во Христе и вступив в Его Церковь, человек обретает членство в новом Народе Божьем, гражданство в Божьем Граде, становится членом новой духовной Семьи, Семьи по духу. Вот тут-то он и встречается с различными формами организации церковной жизни. Желая сохранить посреди себя, т.е. внутри себя и между собою, Христа, христиане, даже если их всего «двое-трое», собираются во имя Его. Возникает основанная христианской любовью к Богу и ближним и основывающаяся на ней духовная семья – община. Ее главные качества и категории жизни – встреча и общение в духе братства, равенства и свободы. Такая церковная община, конечно, отличается от всех других видов общин и общностей – семейной (по плоти), сельской, городской, кастовой, национальной и даже церковно-приходской, монастырской и т.п. Христианин так или иначе может принадлежать и принадлежит этим общинам и общностям, но они для него являются не базовыми, а производными от его духовной семьи – церковной общины, ибо они сами держатся на ней и в ней находят себе полное оправдание. Ведь не случайно главные требования, предъявляемые ко всякой церковной общине, кроме собственно общения и духа братства, заключаются в церковности, личностности, личной ответственности о всех и за вся в ней и равенстве, неиерархичности в смысле подчинения всех всем, как того требует апостол Петр в 5 главе своего Первого соборного послания.

Родным братом такой общины является то или иное христианское братство, которое, имея более широкие возможности по числу членов, а иногда и прямо состоя из отдельных церковных общин и групп, лишь несколько переносит акцент с личностно-церковного общения на дух братства и на служение каждого христианина с целью умножить данный ему талант через личностно-церковное крестоношение.

Сюда же можно было бы присоединить и третьего брата – христианскую школу, имеющую целью научить каждого христианина «родной», т.е. Христовой, жизни, как называл ее архимандрит Сергий (Савельев). И все это будет Христова Церковь или та или иная ее полноценная часть. Не случайно же она сама с апостольской древности называлась то Общиной, то Братством, то Школой учеников Христа. И хабура апостолов уже могла быть названа этими именами.

Эта Христова Церковь как мистическая Семья-Община, Братство и Школа зиждется на основании апостолов и пророков. Она – Дом любви, молитвы и милосердия ко всем, даже ко врагам. Сами же церковные общины, братства и школы такого типа призваны вести всех верных к рождению свыше, к освящению и преображению, они призваны воспитывать и образовывать всех своих членов, готовя их к Жизни преизбыточествующей, вечной.

Если понятия общины, братства и школы учеников Господа являются вполне библейскими, причем именно новозаветными и евангельскими, то понятия прихода и монастыря – не библейские и не евангельские, а понятие семьи по плоти хотя и общечеловеческое и евангельское, но отнюдь не однозначно положительное. Ведь семья по плоти требует служения себе, она способна обаять человека, тем самым отрывая его от служения Богу и Церкви, и поэтому перед христианином всегда стоит задача преодолеть этот соблазн и это обаяние. «И враги человеку домашние его». Поэтому, и живя в семье, христианин должен оставаться «свободным Господа», конечно, не нарушая при этом заповедей о почитании старших и особенно родителей. Тогда и плотскую семью можно будет в какой-то степени воцерковить, сделав ее положительной ценностью в жизни мира, человека, церкви и общества.

И все же нетрудно обнаружить традиционный базис и положительную обращенность к современной жизни и людям не только в семье по плоти или по духу (т.е. в христианских общине, братстве, школе), но и в приходе и монастыре любого типа, тем более что все формы организации церковной жизни тесно взаимосвязаны. Все они необходимы и полезны в современной жизни. Приход особенно ценен своей открытостью ко всем и, значит, – своими миссионерскими возможностями. Монастырь учит личному благочестию, покаянию и послушанию. Община, братство, школа учат общению в духе и служению по любви и личному дару Духа. А семья по плоти – служению ее членам, что особенно важно тогда, когда нет еще сил для служения другим людям.

Говоря далее о родовых недостатках всех существующих в наше время форм организации церковной жизни, критикуя их с точки зрения их личностности, нельзя не заметить, что мы имеем в виду не те или иные искажения в их жизни, а норму этой жизни и что вопрос жизни в них личности и индивидуальности не вполне тождествен вопросу, способствует ли та или иная из этих форм обретению личностности или развитию индивидуализма в ней.

Все эти формы, по нашему убеждению и опыту, будучи формами воплощения Любви Божьей и человеческой, могут быть школой этой Любви. Но не все эти формы в принципе могут быть вполне воцерковлены. Так, не может этого произойти ни с приходом, ни с монастырем, ни с семьей по плоти, однако сама человеческая личность и ее духовная семья и, значит, церковная община-братство-школа, как мы уже говорили, вполне церковными быть могут. Почему? Здесь надо дополнительно вникнуть в некоторые специфические моменты.

Существующий у нас приходской порядок под разными благовидными предлогами, например соблюдения благоговейной тишины, требует необщения прихожан в храме с рядом стоящими, как и между поющими и даже сослужащими в алтаре, что пресекает или резко ограничивает любые личностные отношения. Это обычная картина везде: отдельно и разобщенно живут на приходе алтарь, клирос, ящик, храм и притвор. Их работники и завсегдатаи часто не только плохо знают друг друга, но нередко бывают вообще не членами данного прихода, а то и Церкви. Это, в свою очередь, приводит к недопустимым смешениям внутри них и между ними, что подрывает основы всякого церковного чина, порядка и благообразия.

При этом само приходское устройство Православной церкви изначально и навсегда соотнесено не столько с новозаветной экклезиологией, сколько с административной социально-политической структурой античного и ветхозаветного, а значит, и современного общества. Приход устраивается по поместному, географическому, мирскому принципу и поэтому индивидуалистичен в принципе. И чем больше он именно приход, тем более он индивидуалистичен и раздроблен. В нем могут быть соседи по кварталу, односельчане, родственники и члены семьи, живущие в одном социально-географическом пространстве и времени. Но никакой город на земле, не говоря уже о селе, – еще не Небесный Иерусалим, не Град Божий, как бы этого ни хотелось градостроителям, градоустроителям и градоначальникам, равно как и городским епископам поместных церквей при наличии в церкви так называемого монархического епископата.

Приход сам по себе не воцерковляет людей и не делает их личностями, как и не дает им возможности жить в духовной семье. Но это не значит, что на приходе вообще не может быть места церковной личности или христианской общине-братству-школе. Они могут, как-то и где-то возникнув, войти в приход и радикально повлиять на его жизнь, показывая пример единства с Богом и ближними, тем самым освящая его и возбуждая ревность у остальных прихожан, как у клира, так и у мирян. Можно «заставить» их или преодолевать свой индивидуализм, или, наоборот, бороться за него, за уравнение любой личности и общины под себя, чтобы были «как все», более служа мертвой букве, а не животворящему духу, в семье по плоти, а не в общине или братстве, оставаясь во тьме невежества, всегда учась, но ничему не умея научиться, но не учась в мистической школе Христианства у Самого Христа и Его апостолов, пророков и учителей, чтобы всегда восходить от силы в силу в своих дарах царственного и пророчественного священства.

Ситуация в монастырях похожа в наше время на приходскую, но все же сохраняет свои особенности. Многообразие монашеской жизни резко снизилось, почти везде сейчас в нашей церкви распространены единообразные киновийные уставы. Редко встретишь анахоретов-отшельников и настоящие скиты типа афонских или пустыни прп. Нила Сорского, которые когда-то несли в себе значительно больше общинных и личностных элементов, чем в общежитиях, а нередко и у анахоретов. Основатель киновийных монастырей бывший солдат прп. Пахомий Великий, получив от чинного ангела устав, заложил этот военный принцип во всякую киновию, где монахи, одетые в малую или великую схиму (т.е. схему), должны были уподобиться солдатам в некоей армии, охраняющей и распространяющей церковь как своего рода империю. Отсюда в монастырях наблюдается неистребимая тенденция не столько к послушанию Богу, сколько к подчинению человеку, не столько к общению в целомудрии, сколько к одиночеству, не столько к нестяжанию и общению имуществ, сколько к складчине.

Однако личность и община-братство-школа могут поселиться и в монастыре, где почва для этого, как правило, более благодатна по сравнению с приходской. Личность и ее семья по духу, будучи носителями живой веры, надежды и любви к Богу и ближним, входя в монастырскую ограду, могут освятить и монастырь, восполняя индивидуальные усилия по самоспасению сердцем, милующим всех (прп. Исаак Сирин) и жалеющим всех (прп. Силуан Афонский), молитвой «за весь мир» и служением «миру, где мира нет» (Ф.М. Достоевский).

О семье по плоти мы уже много говорили. Не забудем только то, что, говоря о семье, мы не должны путать ее с тайной и таинством Брака, как и то, что все формы семейной жизни всегда слишком сильно обусловлены культурно-историческими и социально-политическими обстоятельствами, от чего отчасти и происходят известные требования типа «жена да убоится своего мужа» или «глава мужу – Бог, а жене – муж», формально входящие в противоречие с фундаментальным христианским положением – «во Христе нет ни мужеского пола, ни женского».

Входя в семью, живя в ней, личность стремится преобразить ее и в семью духовную. Но даже если это не получается, личность способствует ее освящению, приводя к Богу и вере во Христа по дару Святого Духа всех, кто откликнется на исходящий от нее зов Небесной Любви и захочет сублимировать и преобразить в себе любовь земную. Но те, кто не откликается и хочет враждовать с Богом, могут быть, по апостолу Павлу, даже оставлены – вплоть до развода.

И все-таки, к сожалению, несмотря ни на какие положительные и полезные стороны и потенции, и семья по плоти, и монастырь, и приход могут быть враждебны личности и духовной семье, а значит, и общине, и братству, и христианской школе, т.е. домашней Церкви. Когда дело заходит слишком далеко, в них побеждают не общение, а контакты, не соборность, а сборность, не братство, а патернализм («отцы!»), не личностность, а индивидуализм. Тогда бывает неизбежно столкновение двух экклезиологий – приходской и общинной.

Заблуждения первой воистину пошли далеко. Они очень распространены в народном и иерархическом церковном сознании и существенно противоречат Евангелию. Взять для примера хотя бы такие противоречивые вещи. С одной стороны, церковь утверждает, что самоспасение, как и спасение в одиночку, – невозможно, а с другой, утверждается: «всех люби и ото всех беги». Это значит, что заочная (не общинная) любовь ставится выше живой, очной и общинной. При этом забывается, что любовь к ближним – это заповедь, подобная заповеди о любви к Богу, что мы верим не просто в своего личного (т.е. индивидуального) Спасителя, а в первую очередь в Спасителя мира и всех людей, что во Христе родился новый народ со своей историей и новой иерархией ценностей и целей. Не случайно постоянно искажаются и слова прп. Серафима Саровского: вместо «стяжи мир внутри себя, и тысячи вокруг спасутся» (личностный принцип) теперь чаще говорят: «спаси себя, и тысячи спасутся» (принцип индивидуалистический). Далее, если Писание Нового Завета нам говорит: «Каждый почитай другого выше себя» (акцент на ближнем), то сейчас в церкви чаще услышишь: «считай себя ниже всех» (акцент на себе). Или: «помни о смерти» (знаменитое языческое memento mori) – вместо «помни о Жизни», т.е. о воскресении из мертвых и о вечной Жизни, хотя в Писании Нового Завета прямо сказано: «Подражайте мне, как я – Христу», т.е. Тому, Которому «надлежало много пострадать, и умереть, и в третий день воскреснуть».

Если к этому добавить еще столь распространенную в Православной церкви жесткую систему управления по принципу священноначалия, т.е. берущей свое начало то ли в эллинизме, то ли в Ветхом Завете иерархии, что часто ведет ее к крайнему клерикализму и карьеризму за счет своих ближних, а также к сознательному отказу от познания воли Божьей и ее исполнения, то все это, несмотря на связанные с этим опасности и трудности, естественным образом приводит современную церковь к поиску новых форм организации жизни в ней – форм, носящих прежде всего традиционный и изначальный для нее общинно-личностный характер. И это при ясном понимании того, что в исторической церкви всегда была, есть и будет трагедия жизни личности и ее духовной семьи – общины, братства и школы, как и при понимании того, что с этим процессом поиска связано много опасностей и рисков, например, церковного или иерархического параллелизма, сектантства, а также, с одной стороны, рационализма, реформизма, секуляризма и фундаментализма, а с другой – развоплощения церкви и мистицизма.

Но главная трагедия заключается в том, что исторический церковный мир – мир становления. Поэтому даже успешный переход к общинно-братской жизни с максимумом личностных возможностей и свойств, включая возможность соответствующего совершения всех церковных таинств, еще не решил бы до конца проблему личности и общения в церкви. Так можно было бы сблизить и даже объединить церковные канонические и мистериальные границы, но еще не всегда мистические. И это – проблема эсхатологическая, выводящая нас к вопросу о Парусии. Правда, могут сказать, что и в хабуре Господа был Иуда. Но у Господа и апостолов это не создало проблемы с мистической Церковью, ибо сначала Иуда-апостол еще не был Иудой-вором и предателем, а в конце он и сам уже не мог оставаться в апостольской общине, да и был отсечен от нее своим же делом и словом Христа, а затем замещен апостолом Матфием (хотя это, судя по всему, уже было и не обязательно).

Существующий у нас в Сретенско-Преображенском братстве последние тридцать лет опыт рождения и жизни общин, братств и христианских школ уже многим известен. Так же как и соответствующий опыт других православных (да и не только православных) общин и братств в прошлом и настоящем. И нельзя не признать, что открытия и познания в этой области продолжаются. Из открытий последних лет можно особо назвать общину отца Сергия (Савельева) в Москве, братство Св. Софии в Париже, братскую общину «беседников» в Самарской и смежных областях и новый опыт послушничества в нашем же Преображенском братстве. В заключение кратко остановлюсь на двух последних.

Как известно, идея «монастыря в миру» возникла в России в XIX веке и затем стала быстро развиваться, особенно в конце XIX – начале XX века. Многие считают, что она была взята из «Братьев Карамазовых», где старец (!) Зосима посылает любимого и перспективного послушника (!) Алешу Карамазова «в мир, где мира нет». Однако на самом деле монастырь в миру и подлинное старчество по типу прп. Серафима Саровского возникли в России еще в начале XIX века в мирянском движении, которое со временем стали называть «беседническим». Для «беседников» характерна строгая духовная преемственность Духа Истины, воспринятого их старцами и старицами прямо и непосредственно от преподобного Серафима. Открытость миру, полуобщины-полускиты (кельи), регулярное чтение и исполнение Слова Божия, особенно евангельского слова, строгая личная аскеза, умение терпеть существующие традиционные формы устроения церковной жизни (приход, монастырь, семья по плоти) также стали их характерными чертами. Сам старец Серафим благословил на общинную жизнь по Евангелию, по примеру девичьей общины при мельнице в Дивеево, двух самарских помещиц – своих духовных дочерей сестер Анну и Дарью Андреевну. Но в 1833 г. преставился прп. Серафим, а через два года – и старица Анна. Перед смертью она передала управление своими общинами старцу Василию Щеглову, который вскоре получил по ее молитве и Духа Истины. Вот как это описывает нынешний глава этого движения – десятый старец прот. Павел Алексахин в своей книге «Житие старца Василия Никифоровича Щеглова (13.VIII. 1790 – 17.III. 1854)»:

И вот... не доходя до конца прокоса метра три... вдруг он почувствовал приятную прохладу!.. Остановился... Что за диво, ветра нисколько не было, трава стояла неподвижная! Солнце так же светило ярко и на небе ни облачка. До этого мухи, слепни жалили, а сейчас их не видно и не слышно, бабочки исчезли, кузнечики не стрекочут. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, что за диво сотворилось в одно мгновение!» Вдруг он почувствовал неизреченную, приятную теплоту в своем сердце. Воздух наполнился неописуемым благоуханием, где-то рядом слышалось невыразимо приятное ангельское пение и появился ослепительный свет, что светлее солнца. Василий Н., не выдержав его, закрыл глаза, из рук выпала коса, сам же взмолился: «Господи, что со мной происходит?» С трепетом открыл глаза: перед ним стоят Апостолы Петр и Павел.

Василий Никифорович, трепеща перед ними, нанес крестное знамение с призыванием Бога и Пресвятой Богородицы.

– Не бойся, – сказал апостол Петр.

– Мы явились возвестить тебе радость, – продолжал Павел.

– Отныне ты будешь сосудом Господа Бога. (Петр)

– В тебе будет почивать Дух Святой, Который научит и тебя, и всех через тебя, желающих спасения. (Павел)

– Наша любимица и твоя наставница дух свой передала Господу, поезжай предать погребению тело ее. Возлагается на тебя тяжелый крест – нести немощи всех овец. (Петр)

Возсиял сильный свет. Василий Н. опять не мог смотреть, потом тихонько открыл глаза – апостолов уже не было. Он почувствовал невыразимый мир и тишину в себе, перед мысленным оком открылись тайны неба и земли, он видел, как в подзорную трубу, что делалось дома, ему открылась сокровенность сердец, его охватила радость и невыразимая печаль за судьбу многих душ. «Сердце, – говорит Макарий Египетский, – малый сосуд, но в нем находится Бог, там ангелы, там жизнь и царство, там небесные грады, там сокровища благодати». Павел говорит: «Имамы сокровище сие в скудельном сосуде» (2 Кор 4:7).

В тихое летнее утро 14 июля 1835 г. к Василию Н. вошли три неизвестных старца в белых, как снег, рубахах; помолившись Богу, они сказали: «Мир Вам». Хозяина охватил страх и трепет и такие чувства, что он невольно поклонился дивным старцам в ноги, прося пробыть у него сколько угодно. Старцы, поблагодарив Василия Н. за оказанную милость, присели у стола. Один из них, не спрашивая имени, сказал: «Ну, Василий Никифорович, мы пришли дополнить сказанные тебе на сенокосе слова святых Первоверховных Апостолов».

Василий Н. и трепетал, и ощущал то невообразимое единение духом со старцами. Второй сказал: «Тебе предстоит оставить дом и семью, пойти на проповедь, чему ты научен старицей Анной». Третий добавил: «Тебя ждут укоры, унижения, страдания, но иди так, как шли Апостолы на проповедь к язычникам».

1-й: Покинешь дом через два месяца. Местом проповеди будет Заволжье. Ходи, основывай общины-церкви, как Апостолы, ставя старших.

2-й: Дух Божий будет руководить тобой и всему тебя научит.

3-й: В тех местах будешь проживать, растить и поливать, где тебя будут принимать.

Старцы встали, помолились, простились и вышли за калитку.

Внутренний свет в Василии Н. еще больше увеличился, мудрость и вдохновение наполнили сердце. Тишина, покой, отрада полностью овладели всем его существом. С виду глиняная посуда, но вместила в себе чистейший источник Духа. Умным оком внутреннего сердца Василий Н. видел, что делалось в монастырях, судах и какие скорби ждут его. После ухода дивных старцев дом наполнился невыразимым благоуханием, а пища оказалась сладкою и вкусною. Каждая снедь издавала особенные запахи и была настолько вкусна, что до этого никогда не вкушали таковой.

«Житие старца Василия Никифоровича Щеглова (13.VIII. 1790 – 17.III. 1854)»

Как это близко к «Беседе с Мотовиловым»! Звучит даже ничуть не менее длинно, чем она. И как это близко ко всему тому, о чем мы говорили выше!

Что же касается нового опыта послушничества, рожденного на традиционной церковной почве, но в братской личностно-общинной среде, то родился он на Богоявление 1994 г. с целью обогатить личную жизнь членов Преображенского братства сокровищами православной аскетики.

Со временем устоялись и принципиальные положения этого опыта. Послушничество прежде всего возводится к Богу, а не замыкается лишь на духовного попечителя и наставника. Оно не требует новых посвящений, хотя и начинается соответствующей молитвой. Имея начало в этот момент, оно имеет и конец, т.е. принимается на срок (обычно вначале на 3-5 лет). Послушник должен вести целомудренную жизнь, но это не означает обязательного отказа от брака, который может быть заключен до или после него, и лишь в исключительных случаях – во время прохождения послушания. Для начала послушания согласие на это супруга (супруги) обязательно.

Главный враг послушника – даже не та или иная неудача, т.е. какое-то его непослушание, а дух антипослушничества и противоречия (ведь Противоречащий и есть Сатана). Это же и единственное наказание – признание человека на какое-то время антипослушником.

В таком послушании есть два основных направления – движение в сторону разрешения своих аскетических проблем (ведь послушание, в отличие от служения, и есть исправление своих недостатков, обретение того, чего у тебя нет, но что должно было бы быть, а не умножение уже имеющегося и раскрытого в тебе таланта и дара) и движение в сторону обретения и укрепления своего служения пред Богом и Церковью.

Каждый послушник имеет как особые послушнические задания, так и общие для своей группы послушников. По всем заданиям он отчитывается раз в месяц, а после этого отчета и общей или частной встречи со своим духовным руководителем он обязательно исповедуется у него. Многие послушники имеют свой канон Иисусовой молитвы и, кроме того, еженедельно 15 минут проводят в полном молчании и тишине (исихии), после чего еще 15 минут размышляют на какую-то важную для их духовной и церковной жизни тему, которая обычно сама «всплывает» во время исихии или сразу после нее.

Время послушания может продлеваться, но предполагается, что его ограниченность – более естественное явление. После послушания, после победы над искушением вступить в полосу «отката», человек использует свой новый опыт самостоятельно, чаще всего помогая им другим людям – своим ближним.

«Беседникам» уже почти двести лет, а послушникам Преображенского братства – всего менее десяти, но их объединяет дух личностности, общения, церковной ответственности, любви и свободы, по которому только и узнаются в любое время и в любом месте истинные ученики Христовы, независимо от их личной судьбы, их служения и истории их общины, школы или братства.

Обсуждение докладов

Никита Алексеевич Струве: Я думаю, что доклад отца Георгия может вызвать много споров и возражений. Во всяком случае по мере его чтения во мне возражения и споры рождались.

Буду говорить о возражениях. Меня все-таки несколько удивило превознесение общины как почти исключительной формы христианской жизни и христианского общества, почти единственной, которая может быть целиком воцерковлена. О других общинах, или обществах, или объединениях, или связях Вы сказали, что они не могут быть до конца воцерковлены. В частности, меня поразили Ваши слова о семье. Мне кажется, что вопрос должен быть поставлен как-то иначе: ничто не может быть целиком воцерковлено – ни община, ни семья; все воцерковляется, иначе это в каком-то смысле своеобразная утопия, утопия Царства Божия на земле. Царство Божие все-таки всегда созидается, совершается, но никогда не исполняется на земле, оно в этом смысле эсхатологично. Ведь опасность самозамыкания – всюду; она и в общине, и даже, может быть, больше в общине, чем в других формах организации христианской жизни, именно потому, что приход сам несколько раздроблен и открыт как раз по своей несовершенности. Так что опасность самозамыкания существует и для семьи, и для прихода, и для общины, и для самой церкви в ее общем составе. Я не думаю, что есть какая-то лишь одна идеальная форма достижения Царства Божия…

Священник Георгий Кочетков: Огромное спасибо за это замечание. Временные рамки не позволяли мне распространяться на такие вещи очень много, но я пытался все-таки точно выражаться. Я говорил о том, что может быть до конца воцерковлено; я же не говорил, что это уже где-то совершилось. Просто я говорил в принципе: что может быть, а что не может быть. Вот община – может быть. Царство Небесное – это тоже община, только которая будет до конца воцерковлена. А вообще «община» – это синоним Церкви и Царства Небесного. Конечно, «может быть», повторяю, не значит, что это осуществляется в реальных общинах, которые нам известны в истории или тем более в современности. Еще раз большое спасибо за это Ваше замечание, потому что оно говорит о том же, но с другой стороны, действительно очень важной, практической стороны.

Вопрос: Вы не могли бы пояснить, почему в своем докладе Вы сказали, что христиане собираются во имя Христа, желая сохранить Его внутри себя и между собою, в то время как в Писании сказано: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»?

Священник Георгий Кочетков: В Писании сказано чуть-чуть с маленьким оттенком смысла «посреди нас». «Посреди» – это значит и внутри, и между нами одновременно. «Посреди» – это может быть между нами, и «посреди» – это где-то посреди, в сердцевине нашей. Отсюда происходят два разных перевода, как вы знаете: одно и то же место Писания переводится на Востоке – «внутри вас», а на Западе – «между вами».

Вопрос: Я хочу обратиться с вопросом к гостю из Нью-Йорка, владыке Серафиму. В связи с последними событиями в Америке (речь идет о террористическом акте, совершенном в США 11 сентября 2001 г. – Прим.ред.) нужно ли в принципе говорить об общине? Если мы находимся накануне третьей мировой войны, то имеет ли это смысл?

Епископ Серафим (Сигрист): Прежде всего, я не верю, что мы находимся накануне третьей мировой войны. Конечно, в ком-то это может вызвать такое представление, но что я могу тут знать? Френсис Фукуяма, как известно, написал книгу «Конец истории». Но история не кончается, она принимает новые формы. Может быть, это не слишком полезный для Вас ответ, но в каком-то смысле это то, что я мог бы сейчас сказать. Церковь не повторяет себя, а более глубоко раскрывает себя в реальности. В этом смысле развитие церкви более глубокое, чем движение внешней истории, и развитие общины – это раскрытие сердца Церкви. Что касается исторических событий, то предел моего понимания заключается в том, что развитие человеческого общества позволяет разделить боль и ответственность, поэтому нельзя сказать, что оно не имеет отношения к историческим событиям.

Вопрос: Последние события в Америке относятся к числу апокалиптических. И в связи с этим у меня такой вопрос к владыке Серафиму. Как сказано в Откровении Иоанна Богослова, в мир для покаяния будут посланы два пророка. Может ли церковь определить это? Находит ли она этих посланных пророков в наши дни?

Епископ Серафим (Сигрист): Вначале я скажу что-то легкомысленное, а потом, если что-то серьезное придет мне на ум, скажу и что-то серьезное. Легкомысленное: если бы я должен был ответить на Ваш вопрос, то мне следовало бы быть пророком, но я точно знаю, что я – ни один из этих двух. Серьезное: ни одно слово Господа не бывает тщетным, не возвращается к Нему неисполненным. Когда в церкви есть дар пророчества, он действует вне зависимости от того, слышит его кто-то из нас или не слышит.

Сергей Сергеевич Аверинцев: Я скажу совсем коротко. Выступление владыки Серафима вызвало во мне непреодолимое желание напомнить две очень старые еврейские легенды. Одну – согласно которой астрологический гороскоп Авраама, в придачу ко всем природным закономерностям, предполагал полную невозможность рождения Исаака и, следовательно, избранного народа. И вторую: когда был переход через Красное море и Моисей простер свой жезл, то море не расступилось – оно расступилось, когда самый первый поверил, и ступил, наступил и провалился в воду, но на этом месте вода расступилась.

Теперь – по докладу отца Георгия. Батюшка, у меня желание вступиться за солдата святого Пахомия и вообще за все это. Дело в том, что с такими сферами, как армейский, римский порядок как-то ассоциируется и римское право, и юриспруденция. Но когда мы говорим «личность», мы употребляем термин, впервые артикулированный в правовом сознании. В греческой философии не было такого термина. Недаром греческое богословие в тринитарном дискурсе пользовалось термином «ипостасис», и только римское правовое сознание необходимым образом в грубом виде подготовило и разработало, артикулировало проблему личности. И недаром такую роль в борьбе с монофелитством и в отстаивании человеческой личности Христа сыграл преподобный Максим Исповедник – именно тот из греческих богословов, греческих отцов, который был человеком римской правовой культуры. Это значит, что отношение между миром личностной свободы и миром такой природы, как римское право, правовой порядок, воинский порядок, – это очень сложное отношение, которое сопротивляется мышлению в дихотомиях, в слишком резко противопоставленных друг другу дихотомиях. Это очень тонкие переходы одного в другое. Я хорошо понимаю, что было бы злостным недоразумением не чувствовать жанра, которым Вы пользовались, – жанра, требующего заострения, отчасти парадоксального заострения, и, может быть, для такого жанра особенно опасны слишком равные себе понятия и слишком непримиримые дихотомии.

Священник Георгий Кочетков: Совершенно согласен, Сергей Сергеевич, ничтоже вопреки глаголю, и очень благодарен Вам за то, что Вы об этом всем нам сейчас напомнили. Я только хотел бы в связи с этим сказать, что, действительно, понятие личности начало двигаться в контексте разработки свободы человека как свободы индивидуальной. Но первоначально это было все-таки не совсем то понятие личности, которым я сегодня оперировал, почему и позволил себе дать в своем докладе какую-то дефиницию и индивидуальности, и личности. Я специально немножко ушел от того старого понятия личности, как мне кажется, уже в достаточно традиционном смысле, хотя, конечно, оговорить это, наверное, было нужно. Я здесь с Вами совершенно согласен и не хотел бы, чтобы меня понимали вот в таком слишком резко противопоставляющем эти понятия контексте, смысле.