Три смерти отца Сергия Булгакова

Отец Сергий Булгаков – одна из самых ярких фигур прошлого века. Наше самосознание едва ли возможно без него. Он оставил свой след практически во всех сферах предреволюционной русской жизни и в самоопределении русской диаспоры в Европе. Если попытаться написать социальную, политическую, церковную, духовную истории России прошлого века, обойдя вниманием Булгакова, то многое в ней станет блёклым и менее понятным.

Особенно он известен своим учением о Софии, которое для одних – новое слово в богословии, для других – ересь. Но в день памяти отца Сергия меньше всего хочется пускаться в богословские дискуссии и пытаться занять место по ту или иную сторону баррикад, выросших вокруг софиологии. Сегодня день благодарной памяти о человеке, который жил, ощущая руку Божью на своей голове. Когда он не чувствовал эту руку, в период «духовного одичания в марксизме»¹, его посещали мысли о самоубийстве; вместе с потерей веры жизнь утрачивала для него смысл.

Отец Сергий родом из русской глубинки, из семьи бедного священника кладбищенской церкви. Левит в седьмом поколении, он – вопреки воле родителей – прервал семейную традицию. Повторив путь многих поповских детей XIX века, ушёл из семинарии в университет. Из внекультурья – в культуру. Правдоискатель, ушёл не только из семинарии, но и из церкви, оскорблённый её обрядоверием, выхолощенностью веры и раболепием духовного сословия. От веры в Бога перешёл к вере в науку и принял атеизм как её необходимое следствие. В 19 лет, поступая в университет, больше всего хотел заниматься философией и литературой, но не позволил себе такую роскошь и выбрал юридический факультет, приковав себя «как каторжник к тачке» к политической экономии… чтобы «приносить пользу» и «спасать отечество».

Он поступил в Московский университет в конце XIX столетия, когда там господствовал марксизм как последнее слово экономической науки. Бывшие русские народники становились марксистами. Булгаков сразу попал в их круг. Даже жену Сергей Николаевич нашёл в этом кругу. Это была Елена Ивановна Токмакова. Её сестра Мария вместе с мужем Николаем Водовозовым основали издательство, которое первым в России стало выпускать марксистскую литературу. Первая книга Сергея Булгакова «О рынках при капиталистическом производстве» (1897) была издана там. Первая книга Владимира Ульянова «Развитие капитализма в России» (1899) – тоже там.

Блестяще закончивший университетский курс Булгаков был в 1898 году направлен в двухлетнюю командировку в Европу для подготовки диссертации. В Германии он лично познакомился с вождями социал-демократии Августом Бебелем и Карлом Каутским, Эдуардом Бернштейном и Виктором Адлером; вступил в интенсивную переписку с Георгием Плехановым, жившим в Швейцарии крупнейшим русским марксистом. Темой исследования Булгаков выбрал «Капитализм и земледелие». Приступая к работе, он хотел доказать, что теория Маркса, развитая на материале промышленной Англии, применима и к аграрным странам, таким как Россия. Однако «против воли и в борьбе с самим собой»² Булгаков пришёл к заключению, что закон концентрации производства не действует в сельском хозяйстве и, значит, марксизм не пригоден для описания российской ситуации. Ореол универсальной научной теории, до того украшавший марксизм в глазах Булгакова, поблёк. Он вернулся в Россию с подорванной верой в марксизм и солидной работой (в 2-х томах, почти 800 страниц), которую намеревался защитить как докторскую диссертацию. Однако большинство членов учёного совета Московского университета оказались не согласны с булгаковской критикой марксизма. Диссертация была допущена к защите только как магистерская.

В начале XX века произошёл второй радикальный поворот в его жизни – от марксизма к идеализму, от политической экономии к философии. Следующим важнейшим шагом было возвращение в православие. Душа хотела не отвлеченной философской идеи Бога, а живой веры во Христа и Церковь. Но возвращение блудного сына в Отчий дом было нелёгким. Несколько лет он не решался переступить через внутренний порог. Вот его маленькая зарисовка: «Однажды, в Чистый четверг, зайдя в храм, увидел я (тогда «депутат»³) причащающихся под волнующие звуки: “Вечери Твоея Тайныя…”. Я со слезами бросился вон из храма и плача шёл по московской улице, изнемогая от своего бессилия и недостоинства»⁴. Полгода спустя Сергей Николаевич исповедовался и причастился, первый раз со времён его раннего юношества.

Булгаков человек редкостной силы и ярких дарований. Чем бы ни занимался, везде он достигал высот. Стал марксистом, и тут же Плеханов объявил его «надеждой русского марксизма». Перешёл от марксизма к идеализму – и оказался в самом избранном интеллектуальном обществе. Вернулся в церковь – и вот через несколько лет он член Поместного собора, избирается в Высший церковный совет, становится ближайшим сподвижником патриарха Тихона, и тот даже поручает ему написать текст первого послания, возвещающего о вступлении на Патриарший престол.

Казалось бы, Сергей Николаевич очень успешен, счастлив в семейной жизни, находится в постоянном творческом напряжении, ни одно крупное событие общественной и духовной жизни не обходится без его участия, он один из самых влиятельных публицистов и одновременно автор глубоких философских трудов; в 10-е годы он создаёт свою концепцию софиологии. Но при всей этой широте и многообразии трудов он чувствует, что призвание своё не выполнил: «Левитская моя кровь говорила всё властнее и душа жаждала священства, рвалась к алтарю»⁵. Для человека его ранга и статуса, известного профессора и интеллектуала, священство было безумием, юродством. Булгаков долго не мог решиться на принятие сана, в беседах с друзьями называя себя «изменником алтаря». Большего всего его смущали два обстоятельства, одно личное, другое общественное. Личное состояло в том, что жена его была далека от церкви; её внутреннее обращение началось только в годы революции и Гражданской войны. Второе, общественное, состояло в неправильных, по мнению Булгакова, отношениях церкви и государства. Он не хотел стать клириком церкви зависимой, служащей кесарю. Неожиданно оба обстоятельства отпали. Церковь в одночасье из господствующей стала гонимой. И возникло подозрение, что семья Булгакова, жена и двое детей, погибли под обстрелами в Крыму. Несколько месяцев Сергей Николаевич не имел о них никаких известий. В дополнение ко всему этому Булгаков готовился к аресту. Евгений Трубецкой предупредил его о грозящем аресте по телефону и, на всякий случай, по-латыни. 

Он почувствовал себя стоящим перед лицом Господа, ничто уже не удерживало его, и не было оснований откладывать. Булгаков попросил у патриарха благословения на священство, и на Троицу 1918 года был рукоположен в дьяконы, а на следующий – Духов день – в иереи. На хиротонии присутствовали Михаил Новоселов, Николай Бердяев, Пётр Струве, Евгений Трубецкой, Вячеслав Иванов, Лев Шестов и другие друзья Булгакова, бывшие в то время в Москве. Таинство совершал епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский). В алтаре ему сослужил отец Павел Флоренский, ближайший отцу Сергию человек, тот единственный, кого он называл Другом – всегда с заглавной буквы.

Через две недели после рукоположения отец Сергий отправился в Крым, как думал, на месяц, навестить семью, которая, к счастью, осталась жива и с которой, наконец, была восстановлена связь; оказалось, навсегда. В условиях разгоравшейся Гражданской войны вернуться в Москву не удалось. После четырёх с половиной лет голода, холода, ежедневной опасности, он был выслан заграницу без права возвращения. Старший сын Фёдор остался в Советской России в качестве заложника.

Сразу после рукоположения отец Сергий был исключён из числа преподавателей Московского университета. Но это уже не имело для него значения. «…Священник есть иной человек, новая тварь! – писал он из Крыма отцу Павлу Флоренскому. – На всю свою прошлую жизнь я смотрю, как, вероятно, смотрит душа покойника на сброшенное тело или бабочка на свою куколку… Я священник теперь и только священник»⁶.

Сейчас я назвала четыре вехи его жизненного пути, но если присматриваться внимательнее, их можно выделить больше. Он, один из основателей «Союза освобождения», уходит из него, когда этот Союз трансформируется в кадетскую партию. Он пытается создать «Союз христианской политики» – и через несколько лет понимает, что сама идея такого проекта наивна и утопична, хуже того, он усматривает в нём «ранний прототип живой церкви»⁷. Несколько лет отец Сергий «шмидтианствовал» (до и после рукоположения) и видел в «Третьем Завете» Анны Шмидт новое откровение, а потом понял своё увлечение ей как церковный соблазн. Эти примеры можно продолжить. Как пишет сам Булгаков, Господь предопределил ему «кривой путь незаконной кометы, пересекающей многие чужие орбиты»⁸; его жизнь была наполнена «непрерывными перевоплощениями или хотя бы переодеваниями»⁹; он многократно менял свои мнения во время «многочисленных идейных романов»¹⁰. 

Но при всех переменах во взглядах отец Сергий отнюдь не эклектик. Он просто проходит свой особый путь, отвечая на зов Божий так, как его понимает. С постоянным ощущением, что нужно «опять взять посох и отправляться снова в путь»¹¹.

В эмиграции вехами этого пути для отца Сергия оказались Свято-Сергиевский институт в Париже, Братство святой Софии, РХСД, Содружество святого Албания и преподобного Сергия, участие в экуменическом движении и, конечно, прежде всего спор о Софии. Его обвинили в софиологической ереси. Рядом остаётся только узкий круг верных друзей и духовных чад. Булгакову приходится объясняться, оправдываться, но он никогда не отказывается от софиологии, ибо уверен: «Бог… избрал меня, слабого и недостойного, быть свидетелем Божественной Софии и Её откровения»¹².

Так ли это? Или это голос гордыни и прельщения? … Иногда на наши вопросы мы получаем не прямые ответы, а косвенные. Смерть открывает нам о жизни человека больше, чем говорит жизнь. Тем более в случае отца Сергия, у которого был уникальный опыт смерти, описанный им самим. 

Он умирал трижды. Первый раз от воспаления легких в начале 1926 года. Он очень страдал, всё время оставаясь в сознании, в духовном и умственном напряжении. Понимал, что умирает, но не испытывал страха смерти. До того как священник он многократно напутствовал умирающих, был свидетелем того, как перед ними «распахиваются врата вечности»¹³. На этот раз врата вечности распахнулись перед ним самим; он уже пересёк границу, Господь дал ему вкусить радость смерти. А потом отозвал обратно в мир. Вернувшись, отец Сергий чувствовал себя «новорождённым», «освобождённым от тяжести греха», ибо его «греховное существо» было «прожжено огненной пещью»; через жизнь прошла «освобождающая рука смерти»¹⁴. 

Второй раз отец Сергий умирал в 1939 году. У него диагностировали рак гортани. Требовалась срочная операция, вероятность смерти была очень велика; в случае же благополучного исхода он оставался жить ценою потери голоса. Отец Сергий знал, что операция должна проходить без общего наркоза; а значит будет весьма мучительной. И сам удивлялся тому, как он встретил это известие, это было «настоящим чудом Божьим». Он «не испытывал ни страха, ни печали… было радостное возбуждение в ответ на зов Божий»¹⁵. После операции всё изменилось. Он не мог ни говорить, ни глотать, ни дышать. Мучительное удушье сопровождалось слабостью с затемнением сознания. Измученный телесными страданиями, он уже не мог молиться. Время остановилось. Он не ждал смерти и не просил об избавлении. Оставалось одно только безрадостное чувство: «Боже, за что Ты меня оставил?» И в состоянии обессиленной безнадежности – но без ропота, без сопротивления воле Божией – вдруг явилось откровение, «потрясающее и страшное»: «Я умирал во Христе, и Христос со мной и во мне умирал». Христос был рядом. «Он мог помочь мне в моём страдании и умирании только страдая и умирая со мной»¹⁶. 

Первый раз, умирая, отец Сергий испытал смерть с её светом и освобождением; второй раз умирание приблизило его к пониманию крестной смерти Спасителя, к пониманию связи между богооставленностью и смертью. На личном опыте основана его статья «Софиология смерти».

Третье умирание было летом 1944 года. О нём он не оставил воспоминаний. Но сохранились записи тех, кто ухаживал за отцом Сергием в последние дни его жизни. Отец Сергий чувствовал приближение конца. Он был рукоположен в Духов день, и самые важные события его жизни совершались в этот день. Так было и на этот раз. В 26-й Духов день после рукоположения, 5 июня 1944 года, он отслужил последнюю в своей жизни литургию. Следующей ночью случился апоплексический удар. Он окончательно потерял дар речи, с такими усилиями возвращённой после операции. Состояние ухудшалось с каждым днем. На пятый день, когда он уже много часов был без сознания, случилось преображение. «Лицо отца Сергия постепенно начало светлеть и озарилось таким нездешним светом, что мы замерли, боясь поверить тому, что нам дано было увидеть. Ясно было, что душа отца Сергия, проходившая какие-то таинственные пути, в это мгновение приблизилась к Престолу Господню и была озарена светом Его славы. Почти два часа продолжалось это дивное явление, но это мог быть миг, и век – время для нас остановилось. Мы присутствовали при таком несомненном озарении Духом, при таком реальном “опыте святости”, который трудно было вместить»¹⁷.

Недавно мне попалась запись выступления о Булгакове одной философствующей дамы, где она иронически замечает, что «жены-мироносицы», окружавшие Булгакова в последние дни жизни, оставили воспоминания о том, что «он весь просветлел и чуть ли не воспарил заживо». «Жены-мироносицы» – в её интерпретации – распространённый в православии тип поклонниц, которым, разумеется, нельзя доверять. Упоминаю об этом, поскольку дама не случайная, а принадлежит корпорации профессионалов, специализирующихся по русской философии.

Давайте посмотрим, кто они были эти «поклонницы». Последние 40 дней жизни у постели больного отца Сергия круглосуточно, сменяя друг друга, дежурили четверо: Елена Николаевна Осоргина, мать Бландина (княгиня Александра Владимировна Оболенская), мать Феодосия (Дина Иосифовна Соломянская) и иконописец инокиня Иоанна (баронесса Юлия Николаевна Рейтлингер). Когда началось преображение отца Сергия, у его постели сидела сестра Иоанна. Она позвала остальных, и все четверо стали свидетелями происшедшего.

Все они духовные чада отца Сергия. Жизнь каждой известна и достойна уважения. Мать Бландина помогала матери Марии (Скобцовой) в «Православном деле». Потом вместе с монахиней Евдокией (Мещеряковой), которая также работала у матери Марии, и присоединившейся к ним матерью Феодосией они основали сестричество, из которого вырос Покровский монастырь в Бюсси, ставший духовным центром французской эмиграции. Монахиня Феодосия была его второй игуменьей после смерти матери Евдокии.

Юлия Николаевна Рейтлингер (сестра Иоанна) жила в семье отца Сергия, помогая по хозяйству. Он восхищался её иконами, а перед смертью благословил вернуться в Россию: «Возвращайся на Родину, Юля, и неси свой крест. И, слышишь, Юля, с радостью неси!» Юлия Николаевна исполнила его слова; она вернулась и последние тридцать лет жизни провела в Узбекистане (выбора у неё не было), зарабатывая на жизнь росписью шелковых платков. Иногда удавалось ненадолго приезжать в Москву к отцу Александру Меню, который с начала 70-х годов стал её духовником. Старые прихожане отца Александра хорошо её помнят.

Сохранился журнал болезни отца Сергия, который вела мать Феодосия, а также воспоминания её и сестры Иоанны о явлении света, который им довелось наблюдать. 

Показания этих свидетелей я принимаю с доверием и благодарностью.