О Фоме «неверующем»

И все же для него пасхальная радость наступила на неделю позже, чем для них. И мы вправе спросить: почему? И почему все кончилось хорошо? Одна часть ответа на этот вопрос очевидна: в первое пасхальное воскресенье Фомы не было с общиной. Верно говорят (Ф.Д. Брунер), что евангелист дает антииндивидуалистический урок, созвучный Прологу Евангелия: «Слово стало плотью и обитало с нами…» (именно «с нами», а не просто «на земле»). В сообществе верующих у человека есть такие возможности лично убедиться в истинности Воскресения, каких он лишен в опыте индивидуальном. (Причина ясно проговорена в Евангелии от Матфея:
«…где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»; Мф 18:20.) И напротив, в отрыве от сообщества верующих вера слабеет или искажается, ибо теряет одну из важнейших точек соприкосновения с Воскресшим.

Мы не знаем, почему в предыдущее воскресенье Фома не пришел. Едва ли возможны случайные причины: имело место сознательное решение. Похоже, Фома болезненнее других учеников воспринял утрату надежд. Высказывалась гипотеза (Д. Карсон), что он был человеком не столько рационалистического, сколько несколько мрачноватого склада ума: ср. Ин 11:16 («пойдем и мы умрем с ним»), 14:5 («как можем знать путь?»). Как бы то ни было, у него поначалу не хватило внутренних сил быть с общиной, а радостные новости от учеников воспринимались в пессимистической трактовке.

Но Фома не относился к людям, упрямым в пессимизме. Он был открыт для нового откровения: выразил готовность прийти и проверить. Казалось бы, очевидный шаг, но далеко не все скептики таковы! Многие люди, именующие себя «фомами неверующими», настолько упоены собственной «правотой», что всерьез не рассматривают христианские аргументы. Подчеркнем: скептицизм Фомы (пусть лишь отчасти извинительный) – это скептицизм человека с открытым умом. Те способы проверки, которые ему доступны, он использует.

Итак, Фома пришел на собрание учеников, воссоединившись с общиной. А воссоединившись и увидев Воскресшего, высказал «самое адекватное и самое полное исповедание Иисуса во всем Евангелии» (Х. Тьен):

«Господь мой и Бог мой!» 
(Ин 20:28)

Если исповедание Петра (Мф 16:16) остается в рамках традиционных чаяний, то исповедание Фомы гораздо более дерзновенно. Ведь Фома распознает действие Слова (Логоса), обитающего в земном теле Иисуса, словно в Скинии. (К сожалению, ошибочные толкования этой христологии, противоречащие базовому иудейскому исповеданию «Шма», впоследствии внесли свою лепту в отвержение многими иудеями христианства и расхождение путей христианства и иудаизма.) 

В этой связи отметим важный момент: не только Фома испытывал урон от разобщенности с Воскресшим, но и вера общины была неполной, доколе с ней не воссоединился Фома. Перед нами урок: каждый человек, не присоединившийся к Церкви, есть потеря не только для него самого, но и для веры. И каждая такая потеря мешает открыть новые стороны христианства – видимые всему миру (как в случае с Фомой) или неприметные, но столь же значимые.

Дерзнем добавить: это относится и к культурам. Великие сокровища откроет усвоение христианства такими культурами как, скажем, индийская! (Пример выбран неслучайно: вспомним, где, по преданию, благовествовал св. Фома.) Намеки на это дает один лишь христианский диалог, инициированный в ХХ веке столь удивительными и яркими фигурами как о. Бэда Гриффитс или о. Энтони де Мелло. Заметна и своя специфика в трудах индийцев, обратившихся в христианство: скажем, Джей Канагарадж, защитив диссертацию по Иоанновой мистике и экклесиологии в Даремском университете (под руководством Дж. Данна), написал исследование, в котором родная для автора тамильская культура позволила лучше понять концепцию семьи и отношения любви в христианской общине.

Впрочем, это уже тема для отдельного разговора, а под конец вернемся к главному: вновь обретя полноту, апостольская община в исповедании Фомы пришла к вершине своей христологической мысли, своего познания Воскресшего.