Минус 50 миллионов и другие трудные вопросы

В чём специфика преподавания истории в ряду других гуманитарных дисциплин высшей школы, как развивать у студентов исследовательские навыки, какие трудные вопросы истории отечества XX века выявляет преподавание в ситуации «войн памяти» и как разрешать их в научном и образовательном поле – обсуждали участники круглого стола «Проблемы преподавания истории в высшей школе», организованного Свято-Филаретовским институтом совместно с Гродненским государственным университетом имени Янки Купалы 8 мая.

В Историко-культурном стандарте, принятом в 2015 году, есть раздел под названием «Трудные вопросы истории». «Этот раздел охватывает практически всю историю XX века – от причин и оценок революции 1917 года, результатов индустриализации, коллективизации и национальной политики большевиков вплоть до оценки первого десятилетия века нынешнего», – напомнил ректор СФИ доктор исторических наук Алексей Мазуров.

«Историческая память у нас распадается на память разных групп и возрастных сегментов, есть память государственная, семейная, личная, – говорит Алексей Мазуров. – Нет определённости с нравственной оценкой тех или иных событий. Большевистский проект, к примеру, одни считают тупиком, а другие видят в нём экономический и социальный прорыв».  

«У нас, как и в России, существуют трудные моменты в освещении истории XX века, – говорит профессор кафедры истории Беларуси, археологии и специальных исторических дисциплин ГрГУ доктор исторических наук Эдмонд Ярмусик. – Некоторые преподаватели и исследователи по-прежнему держатся установок советской школы, некритически воспроизводят её методологию, и это негативно сказывается на восприятии и на интересе студентов к истории Беларуси». 

Говоря о проблемах преподавания истории студентам неисторических гуманитарных направлений, российские эксперты отмечают низкий уровень подготовки в средней школе, недостаточный для освоения университетской программы.

«С сентября я читал обзорный курс по истории Второй мировой войны в Высшей школе экономики для четверокурсников бакалавриата, – рассказывает доцент СФИ кандидат исторических наук Кирилл Александров. – Наверное, это были лучшие студенты из всех, с которыми я работал, с точки зрения интеллекта, умения слушать, анализировать. И вот вся моя изящно написанная программа ломается, потому что приходится объяснять очень простые вещи. Выясняется, что проблема не в том, как интерпретировать пакт Молотова-Риббентропа – дети не знают даже о том, что по требованию советской стороны секретный протокол рассматривался как неотъемлемая составная часть этого пакта». 

По мнению учёного секретаря СФИ доктора филологических наук Юлии Балакшиной, проблема коренится не просто в системе среднего образования. «Идёт массовое разрушение исторического сознания как такового, – считает Юлия Балакшина. – Мы живём в эпоху, когда люди перестают ощущать себя внутри исторического процесса. Это связано и с массовыми перемещениями людей, с отрывом от корней, и с какими-то идеологическими заказами, и с погруженностью в виртуальные пространства, которые всё время моделируют какую-то новую историческую реальность. Надо трезво понимать, что к нам будут приходить студенты, не понимающие, что такое история, не умеющие жить в истории. И перед нами будет вставать задача это историческое сознание в них пробудить и вывести их к каким-то аналитическим проблемам, которые, как мы надеемся, в конце вузовского образования они смогут ставить».

По опыту самой Юлии Балакшиной, пробуждение исторического сознания «происходит не столько от усилий педагогов, сколько в результате каких-то духовных усилий самих студентов, которые связаны с обретением веры и воцерковлением».

«В своё время Марк Блок заметил, что каждый христианин почти неизбежно должен быть историком», – напомнил декан исторического факультета СФИ кандидат исторических наук Константин Обозный.

Ещё одна точка пробуждения исторического сознания – семейная память. «Дело сдвигается, когда даешь студентам задание посмотреть на историю XX века через судьбы членов своей семьи, – говорит заведующий кафедрой современных технологий довузовского образования ГрГУ кандидат исторических наук Светлана Силова. – Для белорусов это очень актуально, мы иногда предлагаем проследить семейную историю аж с конца XVIII века, с того момента, когда белорусские земли попали в состав Российской империи. Как сказались в истории семьи события Первой мировой войны, межвоенного периода, Вторая мировая война и последующая очень трагичная история Беларуси? Это очень интересно, потому что семьи – разные. Если ты попал в репрессии, то у тебя одна история XX века, если не попал – то у тебя счастливое советское будущее и карьера: от неграмотного до руководителя какого-нибудь подразделения. Такой подход позволяет активизировать и развивать критическое мышление». 

Другая проблема, на которую указывает Кирилл Александров, – дискретное восприятие истории. «Невозможно говорить о Второй мировой войне вне контекста советской истории как минимум 1917-1953 годов, – говорит историк. – Между 22 июня 1941 года и 25 октября 1917 года существует явственная связь. Массовое сознание сформировано определенными идеологическими постулатами в первую очередь через советской прессу и кинематограф. Для обывателя была какая-то огромная Вторая мировая война, внутри неё – Великая отечественная, в которой советский народ победил. Но как эти две войны связаны и можно ли говорить о победе советского народа отдельно от победы антигитлеровской коалиции – таких вопросов часто даже не возникает».

По мнению Кирилла Александрова, два главных концептуальных события последнего тысячелетия – общие для российского и белорусского культурного и геополитического пространства. «Первое – это принятие христианства, которое вводит нас в европейскую цивилизацию, – говорит учёный. – А второе заключается в том, что в очень короткий исторический отрезок между 1917 и 1953 годом сумма прямых человеческих потерь превышает 50 миллионов человек. Ещё полтора миллиона – это две волны эмиграции: послереволюционная и военная. Почему стало возможным, куда делись эти люди, от чего они погибали, как изменилась структура населения под влиянием таких потерь? Для нас это главное событие XX века. И, конечно, никакие полёты в космос, освоение Северного морского пути, строительство какой-нибудь гидроэлектростанции или танкового завода не выдерживают сравнения с этим».

Целостному пониманию исторического контекста мешает и то, что недостаточно введена в научное поле проблематика, связанная с конфессиональной историей XX века, считает Светлана Силова. Есть представление о социально-экономическом, общественно-политическом, культурном развитии, а роль конфессионального фактора в советской истории не осмыслена.

Среди наиболее болезненных проблем – научно-исследовательская мотивация и связанные с этим вопросы воспитания и методологической подготовки молодых учёных. Дополнительная трудность для исторической науки на постсоветском пространстве создается тем, что присутствует определённый идеологический фильтр: официально можно заниматься любыми историческими исследованиями, писать выпускные работы и даже книги, но, если речь заходит о докторских диссертациях, есть темы, по которым невозможно защититься.  

«XX век – трагическая страница в истории народов Советского союза, – говорит Алексей Мазуров. – И мировой опыт нам подсказывает, что эти исторические травмы нельзя оставлять без внимания. Это как болезни. Вот есть у человека хроника – её надо лечить, профилактировать. Задача – не просто добиться ремиссии, а излечиться от всего, что там было, назвать вещи своими именами».