Границы Церкви, роль мирян и отношения с государством – главные проблемы современной экклезиологии

Митрополит Каллист (Уэр): Среди наиболее важных проблем в области экклезиологии я бы назвал: а) вопрос о том, как укрепить отношения между поместными православными церквами и явить более ясное и видимое свидетельство о всеправославном единстве (опираясь на то, чего удалось достигнуть на совещании на Крите прошлым летом); б) вопрос о поиске удовлетворительного канонического решения проблемы так называемой «православной диаспоры», то есть православных сообществ в западном мире, за пределами традиционных православных территорий. Решение второго вопроса потребует внимательной оценки прерогатив и ответственности Вселенского патриархата в мировом православном сообществе.

Петрос Василиадис: Самая важная область – контекстуализация евхаристической экклезиологии, впервые предложенной отцом Николаем Афанасьевым в ответ на искажения экклезиологии универсальной. В условиях практически полной дезинтеграции, потери структурного единства православной церкви и в силу экклезиологической ограниченности автокефальной, поместной структуры (которая возникла главным образом в эпоху модернизма – в XIX-XX веке) самая насущная сфера экклезиологии, по крайней мере православной, это пересмотр богословских оснований вопроса о первенстве.

Поль Вальер: Прежде всего в числе наиболее актуальных вопросов я бы назвал участие мирян в жизни церкви. Хотя этот вопрос не новый в наше время, на мой взгляд, ему до сих пор не было уделено достаточно внимания, особенно в православной церкви и других кафолических традициях. Второй важнейший вопрос – как церковь принимает решения по спорным проблемам. В православии и других кафолических традициях этот вопрос связан со статусом и ролью церковных соборов. Но я думаю, что необходимо лучше исследовать как историческую, так и современную практику церковных соборов. Третье – миссиология: как церкви наилучшим образом нести свою миссию в современном мире? Это тоже очень насущный вопрос.

Священник Георгий Кочетков: Ещё и ещё раз надо вспомнить, что экклезиология – направление относительно новое, что учением о Церкви начали заниматься в основном в конце XIX века – и лютеране, протестанты, и православные, и католики. Не то что церковь никогда не интересовалась учением о самой себе, нет, конечно. Известен и соответствующий член Символа веры, и его толкование. Но всё-таки экклезиологии как целостного опыта, как целостного учения по сути не было.

А вот XX век в этом отношении был очень плодотворным и благодаря открытиям в области философии, философской антропологии, и в связи с развитием учения о Духе, пневматологии. Тогда в гору пошла и экклезиология. Прежде всего, конечно, здесь надо назвать некоторые имена: профессора архиепископа Илариона (Троицкого); затем я бы назвал отца Сергия Булгакова и Николая Александровича Бердяева; а уже на их основе, наверное, надо следовать в сторону отца Николая Афанасьева, а за ним уже отца Александра Шмемана и некоторых других.

Опыт показал, что XX век стал переломным по существу. XX век столкнулся с такой проблемой, как осознание константиновского периода в церковной истории со своей специфической экклезиологией. XX век показал, что разным периодам церковной истории соответствуют несколько разные экклезиологии, что никак нельзя опираться только на экклезиологию святого Киприана Карфагенского, которую никогда церковь до конца не принимала и не приняла, и сейчас её часто используют только фундаменталисты – церковные еретики.

В XX веке мы увидели, что разным эпохам соответствуют разные экклезиологии и с этим надо что-то делать. В связи с этим самая острая проблема связана с вопросом о границах Церкви. Также встает вопрос о разных типах экклезиологии: что такое экклезиология поместно-приходская, поместно-диоцезальная с одной стороны и евхаристическая с другой? А что такое экклезиология клерикальная? Или экклезиология общинно-братская? Ответить на эти вопросы тоже оказывается непросто. А есть много промежуточных форм, много разновидностей этих основных типов экклезиологии. Всё это не разработано и представляет не только большой научный, исторический, духовный, но и огромный практический интерес.

И сейчас, когда есть все основания считать, что экклезиология константиновского периода церковной истории отживает или даже отжила свой век, какая экклезиология адекватна современности, современному секулярному миру? Как церковь должна строить самоё себя? На чём делать основной акцент? Что должна поменять, а что сохранить в своем предании? Это важнейшие и сложнейшие вопросы, которыми надо заниматься.

Следующий блок вопросов. Какова роль иерархии в церкви? И что такое церковная иерархия? Достаточно ли нам представлений о церковной иерархии, которые, скажем, даны в Корпусе Ареопагитикум? Достаточно ли данной там связи церковной и небесной иерархии – или это только частное мнение неизвестного автора? Возможно ли восстановление древнейших представлений о церковной иерархии, когда они стали общепринятыми в церкви? Возможно ли видение Церкви при каких-то других способах восприятия церковной иерархии? Можем ли мы по-другому истолковать церковную иерархию – не столько внешне-ветхозаветно, как это бывает сейчас и бывало раньше, сколько новозаветным образом, более внутренним, духовным образом? Понятно, что если мы говорим об иерархии, то нужно говорить и о так называемых мирянах: как к ним относиться, нужно ли продолжать разделять церковь на клир и мирян, или надо как-то иначе строить внутрицерковные отношения? Это второй огромный блок важнейших вопросов, связанных с экклезиологией.

И третий блок, который я бы назвал – это отношения Церкви с государством. Как нужно выстраивать церкви отношения с государством и государственными структурами, государственными органами в тех реалиях, в которых мы живем, в нашей стране и в других странах? Насколько церковь может быть зависима или независима от государства? К этому надо добавить и вопросы о связи церкви с обществом и культурой.

И последнее – но это скорее разновидность вопросов о церковных границах – это наше отношение к инославным церквам. Никуда не деться, это остаётся недоработанным и недопонятым моментом в православном христианском учении о Церкви.

Вот это я считаю самым горячим, самым важным. И мне кажется, очень важно сначала заниматься главными вопросами, а потом более частными, которых тоже очень много.

Протоиерей Джон Бэр: Современная экклезиология стремится быть евхаристической: «где совершается Евхаристия, там и Церковь» и так далее. В своём интервью (на конференции «Евхаристическая экклезиология сегодня: восприятие, воплощение, развитие» – ред.) я много говорил об исторических обстоятельствах, в которых она развивалась, и о её ограничениях.

Церковь гораздо больше всего того, что мы привыкли обсуждать в рамках современной экклезиологии. Взять, например, вот эту фразу о Церкви из описания мученичества Бландины: «Дева-Мать, дающая жизнь детям». Часто ли в современной экклезиологии говорят о Церкви как о Матери? Вообще-то никогда, то есть целый «элемент» отсутствует. И если бы мы взялись за исследование всего того пласта, которого нет в современной экклезиологии, мы бы нашли много неожиданного: образы Девы-Матери, рождения применительно к Церкви. Это та часть традиции, которую богословы упускают из виду.

Дирк Молденхауэр: Самый главный вопрос – насколько глубока личная вера человека и его любовь ко Христу. Когда Христос в центре собрания – это путь к любви друг ко другу в малой группе и во всем церковном собрании.

Люди приходят в церковь, когда их лично кто-то позовет. Думаю, что это главное: люди приходят друг за другом, когда встречают и проявляют доверие, и это доверие дает им возможность делиться верой и помогать друг другу. В этом случае человек чувствует: христиане за меня, они хотят мне помочь личностно вырасти – и вера оказывается очень привлекательной. Людям, у которых есть это доверие, мы помогаем подготовиться к сознательной жизни по вере.

Петрос Василиадис: Конечно, нам нужно искать новые формы существования церкви в новую постконстантиновскую (мультирелигиозную, мультикультурную и даже постхристианскую) эпоху глобализации. Если мы не вступим в диалог с модернизмом и постмодернизмом в долгосрочной перспективе, то потеряем общение с миром. А Церковь существует для мира, а не для самой себя, как это недавно подтвердил Всеправославный собор на Крите.

Поль Вальер: Я, конечно, соглашусь с утверждением, что церковь сегодня живет в постконстантиновском мире. Является ли этот мир постхристианским? И да, и нет. Полагаю, сам вопрос о том, что мы вкладываем в понятие «постхристианский мир», требует более детального рассмотрения и обсуждения.

Священник Георгий Кочетков: Конечно, как я уже сказал, это одна из важнейших задач, стоящих перед христианской экклезиологией. Нужно обсуждать эти вопросы и искать наилучшие формы жизни церкви в постконстантиновский период. Здесь могут возникнуть и дополнительные вопросы. А что такое «тысячелетнее царство» Христа? А как оно соотнесено с Церковью? Как оно соотнесено с Царством Небесным? И вообще как сама Церковь соотнесена с Царством Небесным? Можем ли мы отождествлять эти понятия или не можем? То есть это уже какой-то эсхатологический блок тем. А наше время очень близко к эсхатологическим проблемам, не случайно они сейчас обостряются.

Какие-то ответы находятся в современности даже через отрицательный опыт. Некоторые вещи мы очень остро ощущаем как недостаточные или искажающие образ Церкви в нашем мире в наше время. И через негатив: вот так нельзя, вот то-то плохо – мы можем выйти на позитив: а что же хорошо, как же тут быть? Потому что жизнь нам многое показала, особенно в XX веке, в период жестоких гонений на церковь в Советском Союзе. И церковь в это время открыла много возможностей, это зафиксировано уже в довольно многих молитвенных и даже мемуарных или житийных текстах, так что материал есть, есть над чем работать.

Протоиерей Джон Бэр: Если мы как следует присмотримся к истории, это даст нам большую свободу и откроет новые возможности. Константиновский период, начавшийся в IV веке, завершился. И если мы обратимся к изучению раннего периода жизни церкви, то увидим, что он очень сильно отличался от константиновского. Раз он изменился тогда, значит и сегодня он снова может кардинальным образом измениться. Конечно, это не в моих руках, а в Божьих, как Он хочет, чтобы это было, но нам не следует слишком беспокоиться. Изучая традицию, мы обнаружим неожиданные возможности, о которых раньше и подумать не могли. Взять хотя бы святителя Игнатия Богоносца. Люди обычно думают, что экклезиология святителя Игнатия – это «где епископ, там и Церковь». Но он такого не говорит. Он говорит: «где епископ, да будет собран и народ» и «где Иисус Христос, там и Церковь». И когда мы «сокращаем» это до формулы: «где епископ, там Церковь», мы теряем из виду народ и Христа.

Дирк Молденхауэр: В современной Германии и вообще в Западной Европе люди, когда они что-то слышат, думают: что это означает практически? И лишь после этого они хотят знать истину. Когда они чувствуют, что жить по-христиански возможно, тогда они подходят ближе и начинают думать: применимо ли это к моей повседневной жизни? Если да – то я готов начать понимать. Мир, который несет Христос, сегодня возможен? Может ли этот мир присутствовать в моем сердце? И что для этого нужно? Например, у человека множество проблем, и когда кто-то молится за него, и он видит, что это помогает, то он говорит: вот путь к Богу.

Всегда надо иметь в виду этот личностный масштаб. В группе можно молиться и увидеть плоды этой молитвы в личной дружбе и вере, убедиться, что это очень применимо к жизни. В таком сообществе люди готовы услышать большее.

У нас в ИМКА есть группа волонтеров из 150 человек. Каждую неделю они собираются в малых группах на разные встречи: на богослужение; в домашней церкви – для общения, молитвы, ужина, чтения Писания и обсуждения проблем; по своим направлениям служения. Два раза в год собирается вся группа из 150 человек. Это соединяет людей друг с другом и со Христом. Когда живешь так, в сердце есть надежда на Бога, которой можно поделиться с соседом или коллегой.