Современное богословие без него невозможно

Отец Сергий Булгаков – один из пассажиров парохода «Жан», на борту которого 30 декабря 1922 года Россию навсегда покинули деятели науки и культуры, попавшие в составленные Лениным списки тех, кого, по выражению Троцкого, «расстрелять не было повода, а терпеть было невозможно». Высылаемым разрешалось взять с собой по двое кальсон, две пары носков, пиджак, брюки, пальто, шляпу и две пары обуви. Их деньги и остальное имущество советская власть конфисковала.

«Его жизнь, его христианская судьба настолько пронзительно трагична, что я не могу представить себе, как её можно обсуждать на комиссии по канонизации и решать, достоин он или не достоин, – говорит Дмитрий Гасак, отвечая на мой вопрос о чине, в котором Русская церковь могла бы прославить сегодня отца Сергия Булгакова. – Безусловно, он исповедник; конечно, учитель церкви. Величие его служения, его жизни иное, “иное” в христианском смысле этого слова, оно не от мира сего. Это можно почувствовать, хотя бы прочитав завещание отца Сергия, где он даёт распоряжение относительно своих похорон и просит не класть цветов на его могилу, “потому что он их недостоин”. Надо бы при рукоположении в священный сан эти слова читать, да и вообще такие слова всякому человеку не грех помнить. Поэтому я не знаю, в каком чине… Он вот такой – отец Сергий Булгаков».

Мне кажется, что в истории русской духовной мысли можно говорить о линии свободы. Пушкин, Хомяков, Достоевский, Соловьев, Бердяев, Булгаков…

«Когда-то на конференции “Духовные движения в Народе Божьем”, которую устраивали наш институт и братство, Сергей Сергеевич Аверинцев рассуждал об этой линии свободы в русской мысли, о которой и ты говоришь, – линии вот таких русских мыслителей, которые не вписывались в академическую среду, – говорит Дмитрий Гасак. – Здесь, конечно, можно вспомнить славянофилов: и Алексея Хомякова, и Ивана Киреевского, и Константина Аксакова, и некоторых других, чья деятельность и мысль развивались как бы помимо академической карьеры, иногда и вопреки – они даже от неё отказывались, как, скажем, Владимир Соловьёв. Конечно, отец Сергий не бунтарь по своему характеру, но безусловно он очень ценил свободу, за неё боролся и даже страдал. И его обращение к христианству, к Церкви – тоже прямое свидетельство такого его пути и настроя».

Происходивший из семьи бедного священника Сергей Николаевич ушёл из семинарии в университет, из веры и церковной жизни – в политэкономию и марксизм. После возвращения к вере в начале XX века Булгаков – заметная фигура в церковных кругах, активный участник Всероссийского поместного собора 1917–1918 годов. Священный сан Сергей Николаевич принял в 1918 году. В этом же году вместе с Петром Струве, Николаем Бердяевым, Семёном Франком и другими философами он участвует в сборнике статей «Из глубины», авторы которого писали о большевистском перевороте в России как об «уже совершившемся крушении».

«Так уж сложилось, что русское богословие отмечено своим вкладом именно в развитие учения о Церкви, в экклезиологию, и отцу Сергию Булгакову здесь принадлежит одно из первых мест. Не случайно его последней работой стала «Невеста Агнца» – книга, посвящённая Церкви. Сейчас в церковных кругах больше внимания уделяется евхаристической экклезиологии протопресвитера Николая Афанасьева. Конечно, они развивались в чём-то параллельно, но всё-таки, я думаю, экклезиология Булгакова является неким богословским основанием для экклезиологии отца Николая».

В своей последней книге Булгаков показывает, что «учение о Церкви как Теле Христовом, о храме Духа Святого, имеет прежде всего значение антропологическое», что оно «таит в себе учение о человеке в его отношении к предвечному Богочеловечеству как своей основе».

Булгаков – один из тех русских мыслителей, которым не давала покоя тема нездешней, божественной природы человека. Для него Божественная София – это «предвечное Человечество в Боге, как Божественный первообраз и основание для бытия человека». Тема Богочеловечества роднит его рассуждение о Церкви с мыслью Владимира Соловьёва и Николая Бердяева (последний даже называет Богочеловечество «основоположной идеей» русской религиозной философии).

По Булгакову, Церковь «действует в истории как творящая сила», и Богочеловеческий процесс может быть понят как становление всего мироздания Церковью. Получается, что оцерковление мира означает не его клерикализацию, не оскучнение и монотонность. Становясь Церковью, мир не порабощается ей, а, наоборот, исцеляется от всего тоскливого, нетворческого, унылого, всего, что сковывает свободу, что не даёт состояться подлинной жизни. В пределе сотворённый мир призван преодолеть разрыв между Богом-Творцом и своей тварностью.

«Учение о Софии, Премудрости Божьей, – одна из тайн богословия Булгакова, – говорит Дмитрий Гасак. – Думаю, он находил недораскрытость некоторых смыслов в православной догматике. В истории христианства представление о Софии Премудрости Божьей соотносилось с образом Христа-Логоса, когда-то с образом Божьей Матери, когда-то с образом Церкви или даже со Святым Духом. Отец Сергий, рассуждая о Церкви мистической, определяя её мистические границы, в частности говорит о Церкви как о “тварной Софии”».

Насколько это прозрение Булгакова контрастирует с тем представлением о Церкви, которое закрепилось в сознании даже людей думающих, особенно после советского времени, – как о прибежище обскурантизма, тёмных фантазий, чём-то дряхлом, инертном и устаревшем.

Культурному человеку понятно, что булгаковская софиология – никакая не ересь. Предшественниками Булгакова в этом размышлении были не только его друг отец Павел Флоренский, Владимир Соловьёв, но и средневековые мистики, и раннехристианские апологеты и учителя Церкви. Но вопрос о статусе построений отца Сергия Булгакова остаётся: можно без его интуиций и богословских открытий обойтись или нет? Это то, что Церкви нужно освоить, чтобы жить дальше, или их можно убрать «в архив» как некую экзотику, как что-то из истории религиозно-философской мысли?

«Обойти его богословие невозможно. Невозможно, если всерьёз заниматься любой богословской темой: христологией, пневматологией или, например, христианским учением об Отце. Почему-то за две тысячи лет христианство не актуализировало учение об Отце: тринитарные споры были, христологических споров было много и даже пневматологические дискуссии были, а вот о Боге Отце как-то не было времени подумать. И эту недораскрытость представлений о Боге в нашем богословии отец Сергий пытался восполнить. Не случайно в своей “Большой трилогии” он целый очерк посвятил размышлению о Боге Отце. Так что отца Сергия невозможно обойти, если честно заниматься богословием. Можно с ним пытаться спорить – это очень интересно, но обойти его невозможно».

«Удивляет его благородство и открытость. Когда читаешь его предисловия к книгам, берёт за живое, с какой надеждой и верой в Церковь он выносит на суд плоды своей богословской мысли, – говорит Дмитрий Гасак. – И он ведь не только кабинетный учёный: всё то, о чём он писал, он выстрадал. Всегда нужно помнить о его тяжелейшей личной судьбе. Его богословие – не просто плод занятий в библиотеках. Это ещё и плод очень трагического жизненного опыта. И, между прочим, он едва ли не последний автор, создавший именно богословскую систему. Афанасьев таковым не является – он великий экклезиолог, безусловно, но всё-таки богословское сознание отца Сергия в этом отношении более фундаментально. Он “последний из могикан”, который действительно высказался по всем основным догматическим вопросам: о троичности Божества, о Сыне, об Отце, о Духе, о Церкви, о Божьей Матери, об иконопочитании. Его надо читать и изучать глубоко».

В 1924 году глава Русской православной церкви за рубежом митрополит Антоний (Храповицкий) опубликовал в «Новом времени» статью, в которой обвинил отца Сергия Булгакова в «учетверении троичности» Бога. Статья вызвала общественный резонанс и послужила поводом для дальнейших обвинений.

В 1935 году, когда в Русской церкви не осталось практически ни одной богословской школы, а цвет русской мысли был сосредоточен в основанном отцом Сергием в Париже институте, учение протоиерея Сергия Булгакова было осуждено указом Московской патриархии за № 1651. В числе подписавших – возглавлявший тогда Русскую церковь заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) и сменивший его впоследствии уже на посту патриарха митрополит Алексий (Симанский). В указе говорится, что учение Булгакова «нередко изменяет догматы православной веры», и рекомендуется всем верным чадам церкви отвергать его как «опасное для духовной жизни». Отец Сергий, желая ответить на эти обвинения, подаёт подробную записку митрополиту Евлогию, в которой, в частности, пишет: «Как могу я отречься от своих ошибок, если мне их не объясняют?».

В том же году независимо от Московской патриархии Архиерейский собор Русской зарубежной церкви осудил софиологию как ересь, а митрополит Сергий (Страгородский) издал ещё один указ, вновь осуждающий «понимание Булгаковым догмата о двух природах и о единой ипостаси Господа Иисуса Христа» и обвиняющий отца Сергия в том, что он «как чистый интеллигент… свысока судит о церковном предании».

«Разговора по существу, на мой взгляд, не было, – считает Дмитрий Гасак. – Написанное митрополитом Антонием (Храповицким) – объёмно, но не касается существа вопроса. То есть он просто не понял, о чём говорит Булгаков. И хотя соответствующие объяснения отец Сергий дал, в этой истории важнейшее значение имела сторона политическая, а не богословская. Слава Богу, митрополит Евлогий (Георгиевский), глава Западноевропейского экзархата, поддержал отца Сергия, как и многие другие мыслители. Никакого осуждения не состоялось. По-хорошему, теперь, когда экзархат вернулся в Русскую церковь, нужно было бы распоряжение митрополита Сергия (Страгородского) как-то дезавуировать, потому что отец Сергий Булгаков – это слава русского богословия. И в этом смысле несколько позорно то, что руководство нашей церкви участвовало в такой кампании против него. Но чтобы сделать это даже теперь, когда Русская церковь как будто освободилась от советского плена, нужна определённая сила духа, не только административное положение и возможности, нужна сила ума, души, нужна свобода, наконец. Не так это легко».

Ещё в России, за три года до изгнания, отец Сергий начинает собирать русских мудрецов в единое дружество и по благословению патриарха Тихона (Беллавина) создаёт братство Святой Софии, куда вошёл цвет русской религиозной мысли начала XX века. Программа дискуссий и собраний братства, которые смогли состояться уже только за рубежом, касалась актуальных религиозно-философских вопросов: о церковном отношении к власти, об отношении к католичеству и другим конфессиям, о смысле идеи «оцерковления жизни» и её воплощении. Вместе с отцом Сергием учредителями Братства в эмиграции стали Антон Карташёв, Павел Новгородцев, Пётр Струве, будущий протоиерей Василий Зеньковский, будущий епископ Кассиан (Безобразов), будущий протоиерей Георгий Флоровский.

«Оказавшись в изгнании, и отец Сергий, и его собратья по этому несчастью старались по-христиански осмыслить этот перелом, трагедию своей жизни, – говорит Дмитрий Гасак. – Тогда и возникла мысль эмигрантов о том, что они “не в изгнании, а в послании”, – мысль важнейшая, преображающая трагические обстоятельства жизни каждого. Ведь разделялись семьи, кто-то погибал по дороге, кто-то оставался в советской России и потом всё равно погибал. Люди пережили невероятное горе, но нашли в себе силы его перетворить. И отец Сергий снова заговорил о братстве. Действительно, трудно себе представить, что в Европе – в Париже,  Праге, Берлине – собрался такой круг русских людей. Их привела туда беда, но это было уникальное историческое событие – на уровне чуда, – когда столько мыслящих людей, в том числе святых и гениальных, собрались для служения Богу и Церкви, объединились, чтобы каждый не потерялся по одиночке в этом мире».

«Тут, я думаю, проявилась не только пастырская интуиция отца Сергия, который искал церковной жизни как неформального союза единоверцев, – говорит Дмитрий Гасак. – Они свой талант мысли, знания, образованности, просвещённости желали употребить для служения другим. Нельзя было этот талант зарывать в землю. Отец Сергий, видимо, очень остро почувствовал, что это было бы на уровне греха. Несмотря на все тяжелейшие личные и бытовые обстоятельства, перед ними открылись и новые возможности: оказавшись в такой свободе, столкнувшись с западными мыслителями так, как этого не было в России, они поняли, что это уникальная историческая ситуация».

До 1925 года братство действовало в Праге, а после основания Богословского института почти все его члены, ранее проживавшие в Праге и Берлине, переехали в Париж. Братство просуществовало до Второй мировой войны, а вскоре после кончины отца Сергия в 1944 году и окончания войны собрания прекратились. Таким образом, за рубежом братство просуществовало двадцать лет.

«Они жили в таких условиях, что там долго вообще ничего существовать не могло, – говорит Дмитрий Гасак. – Вне каких-то исторических гарантий, вне институций, без социального, имущественного положения, но при этом в уникальной ситуации свободы, которой не было в России».

Свято-Сергиевский богословский институт в Париже – ещё одно начинание отца Сергия Булгакова, ещё одно знамение времени.

«Нужно было не просто консервировать традицию, а идти вперёд, – говорит Дмитрий Гасак. – Ведь не секрет, что в России изменения в церковной жизни напрашивались, ожидались, но сначала им не давал хода император, а потом уже не позволили большевики. И наши учёные, оказавшиеся в изгнании, сделали, что умели: создали богословский институт – более открытое учебное заведение, нежели, скажем, семинария, более ориентированное на университетский уровень. Хотя там был свой уклад, студенты жили прямо там, совершали богослужения. То есть были элементы семинарской жизни».

Почему сегодня мы не видим богословских учебных заведений такого открытого типа? Или это только для экстремальных условий подходит?

«Богословский институт преподобного Сергия создавался уникальным кругом людей. Это такая институция, как, впрочем, и весь экзархат, которая не рассчитана на надёжное существование на протяжении столетий. Всё, что там происходило, поддерживалось конкретными людьми. Они ушли, и изменилась ситуация. То же самое можно сказать и о братстве Святой Софии. Школа, тем более такая, не работает сама по себе. Институт – это всегда люди. И отец Сергий, основавший Сен-Серж, и те, кто в нём учил и учился на протяжении полувека, – они своё призвание исполнили. А вот исполним ли своё призвание мы – пока вопрос открытый».

«Сегодня для многих это не столько богословская школа, сколько славное имя. Но я не вижу в этом большой трагедии. Кому эта школа нужна сейчас? Тем более в современной ситуации обострившихся внутриправославных отношений. По большому счёту, только Русской православной церкви. Но, в конце концов, богословские школы и в России появились. Вот и наш институт возник, в общем-то, без особой связи с Сен-Серж. Жаль, конечно, что этот исторический разрыв не удалось преодолеть – я имею в виду разрыв между теми, кто был изгнан из России, их потомками и нами. Дистанция очень большая, и её просто так не преодолеешь».

Нуждается ли богословское и академическое сообщество сегодня в таких начинаниях, как братство Святой Софии, как Сен-Серж, и возможны ли они в церкви? Или сейчас не то время?

«Это ведь от людей зависит. Вроде как не время, но это только внешне. Есть какой-то закон, что для Церкви открываются возможности тогда, когда с точки зрения здравого смысла никаких возможностей нет. Взять даже нынешнюю ситуацию с пандемией, когда храмы были закрыты. Появилась возможность даже совершать молитву в удалённом режиме – и эта молитва собирает большое количество людей. Казалось бы, ситуация дурная, провоцирует на разделённость, отчуждённость и замкнутость на своих бытовых проблемах, а оказывается – наоборот. Для Церкви всегда время».

Источник: Медиапроект «Стол»