"Священническое служение - жертва собой ради собирания Церкви"

Вопрос: О. Георгий, как и когда Вы почувствовали призвание стать священником?

о.Георгий: В общем-то, я почувствовал призвание к служению сразу, как только вошел в храм Московской духовной академии в 1968 году. Я сразу ощутил себя именно человеком, который, как тогда говорили, хочет стать священником. А позднее, во время одной из наших поездок с мамой и Александром Михайловичем Копировским, где-то в 1975 году, в Грузию, в одном из монастырей в Михацхакая  о. Константин, который считался тогда одним из старцев, вдруг неожиданно мне выдал пророчество (я у него в тот день читал в храме): ”Из вас выйдет хороший монах и хороший священник”.  На “священника” я особо обратил внимание и подумал, что, может быть, действительно  -  это некоторое подтверждение. Правда, в те годы я стремился также и к монашеству, был уверен, что удастся достичь того и другого рано или поздно, несмотря на все препоны, чинимые в те годы государством.

Вопрос: Каким было Ваше представление о священническом служении?

о.Георгий: Священническое служение я воспринимал  прежде всего как некоторую жертву собой ради того, чтобы собирать со Христом Церковь. Тогда я, конечно, выразил бы это другими словами, но суть была бы именно такой. Я особенно ощущал, что Церковь не собрана. Православные люди были тогда как овцы, не имеющие пастыря (впрочем, сейчас иногда кажется, что  среди новых пастырей слишком много тех, кто больше похож на волков в овечьей шкуре). Необходимо было что-то делать для того, чтобы в церкви не только была проповедь, не только как следует совершалось богослужение, но чтобы сама церковь могла  восприниматься как родной дом.

Вопрос: О. Георгий, Вы сказали, что стремились к монашеству и были уверены, что удастся этого достичь. А каким было в те годы Ваше представление о монашестве?

о.Георгий: До поступления в Академию у меня было очень сильное стремление к монашеству. Я объездил все монастыри (кроме одного или двух бывших тогда в Советском Союзе). Иногда я даже жил в них и знал не только внешнюю, но и внутреннюю сторону со всеми плюсами и минусами этого жития-бытия.
Я воспринимал монашество как стремление выйти из этого мира для полной отдачи себя. Это стремление выйти из мира позволило мне не оглядываться назад, не оглядываться на обстоятельства и на то, что я мог потерять в этой жизни. Я знал, что ничего потерять в этой жизни не могу, что ни у кого нет власти меня обидеть, то есть забрать что-то такое, о чем бы я потом всю жизнь жалел. Эта не связанность с миром для меня была чрезвычайно важна. Она позволяла мне действовать смело и открыто, и настойчиво, независимо ни от каких неприятностей на работе или где-то еще. Она позволяла мне никогда не унывать, что в молодости очень важно.
От монашества я ожидал только реализации призвания, чтобы быть все время там, где Бог. Поэтому я не любил уходить из храма. Я мог туда приходить, например, за два часа до начала службы и стоять просто в народе, видеть, как наполняется храм под праздник вечером, слушать разговоры прихожан и по возможности  участвовать в них. Но чаще мог просто слушать, внимать, вдыхать церковную атмосферу. Я всегда ощущал себя в храме, как в доме Отца своего Небесного. Куда же мне еще надо было идти? Еще учась в школе, я так делал регулярно по разным причинам. Поэтому позже, со студенческих времен я любил ездить в Троице-Сергиеву лавру, и старался делать это как можно чаще и регулярней. И это имело для меня, конечно, очень большое значение. Но это к хиротонии имело, наверное, косвенное отношение.

Вопрос: О. Георгий, Ваша дьяконская хиротония состоялась на Благовещенье 1983 года, когда Вы учились на третьем курсе Ленинградской духовной академии. Как были между собой связаны учеба в Академии и рукоположение?

о.Георгий: О, это трудный вопрос. Учеба в Академии - это целая эпоха. Были тут и восторги, и разочарования, был и подъем, связанный с воцерковлением, и спад, связанный с расцерковлением, были замечательные литургии ап. Иакова, и приезды друзей из Москвы. Было  и оглашение ленинградцев, которое, конечно, нельзя было никак афишировать. Но мы его и не очень скрывали, за что и поплатились в 1983 году, когда меня с иеродьяконом Серафимом (Семкиным) и еще одним студентом, тоже с высшим образованием, ленинградцем, исключили из Академии, придравшись к какому-то очередному провокационному поводу. Так что там было всякое.
Учиться меня благословили  о. Всеволод Шпиллер и о. Виталий Боровой. О. Всеволод сказал: ”Поезжайте за саном”. Он считал, что учиться в советских духовных академиях было нецелесообразно, что они ничему доброму научить не могут, ничему, кроме компромиссов с совестью. О. Всеволод говорил, что в церкви нужны хорошие священники. Когда я до 80-го года просил его благословения на поступление в Академию, он говорил так: ”Да, в церкви нужны хорошие попы. Если Вы сейчас пойдете, то из Вас будет только хороший поп. Нет, подождите, подготовьтесь, чтобы из вас вышел хороший священник”. И лишь когда он счел возможным, после целого ряда лет, он меня благословил на учебу в духовное заведение. По благословению  о. Всеволода не предполагалось никакого серьезного учения. А я все-таки учился и экстерном всерьез  сдавал экзамены за семинарию, действительно прочитывая все конспекты,  вникая, запоминая все, что можно было взять оттуда ценного.
Так что в Питер я ехал именно учиться и за саном. Может быть, поэтому-то и получилось не совсем то, что предполагалось. Потому что  эта задача была крайне сложна. Учеба  плюс всякие послушания. Иподьяконство владыке Кириллу с первого же курса, с самого начала обучения до самого конца. Другие послушания тоже были довольно-таки трудоемкими: будь то по  студенческой столовой или ассистентом преподавателя английского языка.
А  о. Виталий Боровой считал, что надо именно учиться. И он благословлял меня на это и писал мне рекомендацию. Он был тогда представителем Московского Патриарха во Всемирном Совете Церквей в Женеве, занимал довольно высокую должность.  Вот он считал, что нужно учиться, что нужно действительно знать традицию, церковное учение. Так что и обучение в Академии было для меня очень важным.
Дьяконская хиротония была назначена на Благовещение, в конце третьего курса, а через несколько  недель, на Пасху, меня должны были рукополагать уже во пресвитеры. Мне уже объявили, что будут рукополагать. И в тот же день вдруг дали  отбой: ”Нет, подождите, подождите, подождите”.
Я знал, конечно, что за мою  дьяконскую  хиротонию митрополиту Антонию уже попало и от уполномоченного, и от представителя КГБ, а следовательно, и владыке Кириллу, наверное, тоже попало. Но  митрополит всегда давал окончательное разрешение на рукоположение. От всех органов владыка Антоний, конечно,  отговорился:  вот, человек больной, у него диабет,  поэтому его нужно было рукоположить, какой от него  может быть вред, ведь человек так сильно болен и т.п. А  действительно тогда диабет свирепствовал, в те годы только-только начавшись. Но все-таки пресвитерская хиротония  была митрополитом отменена.

Вопрос: Этот разговор митрополита с органами был до дьяконской хиротонии или после?

о.Георгий: Я не знаю точно, но надо думать, что позже. Если бы они узнали до, то никакой хиротонии просто бы не было. Достаточно всегда было одного звонка. Тем более, что  в здании Академии сидел представитель властей, скажем так, из определенных органов. Ему два шага было дойти до покоев митрополита по тому же коридору. Митрополит Антоний мог бы, конечно, пренебречь этим мнением, но это означало бы навлечь на себя какие-то неприятности. И хотя владыка Кирилл, как я уже сказал, мне объявил о том, что через несколько дней на Пасху будет хиротония, тем не менее она не состоялась. Правда, потом владыка Кирилл все время меня утешал и говорил: ”Нет, я Вас выпущу из Академии в сане”. Но получилось по-другому. Человек предполагает, а Бог располагает. Мое дьяконство затянулось до 1989 года на шесть лет.

Вопрос: Как Вами тогда воспринималась эта ситуация отмены пресвитерской хиротонии?

о.Георгий: Я очень переживал: мне Пасха была не Пасхой. Я был вторым иподьяконом владыки Кирилла,  и он, видимо, понимал, что происходит со мной: я не мог ни улыбнуться, ничего. Пасхального настроения не было. Я понимал, что происходит что-то тяжелое, страшное, может быть, чисто по-человечески.
Но сейчас я думаю, что за все надо благодарить Бога, потому что мое физическое самочувствие  было таково, что если бы я тогда стал священником, так же как если бы я тогда остался в Академии и не был бы изгнан из нее за несколько месяцев до ее окончания, то я просто, как говорится, не выжил бы. Это сейчас совершенно ясно. У меня уже не было для этого абсолютно никаких физических сил, диабет действительно свирепствовал.
Так что за все слава Богу. Без служения дьяконского я бы не прошел той школы общинности, которая родилась изнутри благодаря  этому перерыву. Не будь у меня этой внешней возможности, общины могло бы не родиться. Я с ужасом думаю, что было бы тогда со мной. Я бы не смог тогда понять, что такое Христианство,  не смог жить вполне по-христиански.

Вопрос: Была ли какая-то грань между Вашей жизнью до рукоположения и жизнью после рукоположения?

о.Георгий: Для меня это было началом  этапа особого несения креста. Если до рукоположения я, в  основном, как бы купался в благодати,  “купался в лучах солнышка и в золотом песочке”, то после него практически сразу  начались новые гонения, трудности, скорби, искушения разного рода. Я сейчас не могу вспомнить на протяжении этих  лет ни одного периода, когда бы этого не было. Но и за это - слава Богу!

«Сретенский листок» Спецвыпуск сентябрь 1999 года