25 лет назад отошёл ко Господу архиепископ Михаил (Мудьюгин)
«Он был благородный человек в высоком смысле этого слова»
— Дмитрий Сергеевич, какие человеческие качества во владыке Михаиле вам особенно запомнились? Может быть, был какой-то интересный случай в связи с владыкой, который произвёл на вас впечатление?
Дмитрий Гасак: Владыку Михаила я видел всего лишь несколько раз в жизни. Первый раз — в августе 1995 года, на Преображенском соборе и конференции «Миряне в церкви», когда он приезжал в Москву и выступал у нас. Мне запомнилась его речь, ясная, с характерной дикцией, которая выдавала в нём человека ещё прежней, несоветской культуры. Я сейчас не вспомню детали его выступления (оно опубликовано в сборнике конференции), но это были очень ясные мысли, которые свидетельствовали о его опытности, церковности, широте взглядов, понимании церковных нужд, сути христианской жизни и того, что нужно для её возрождения в нашей церкви.
Затем, когда уже отец Георгий и двенадцать наших братьев и сестра были под прещениями, мы посетили его в Петербурге на его квартире. По-моему, это было весной 1999 года. Он был за штатом, на покое и жил очень скромно, в «хрущёвской» двухкомнатной квартире вместе со своей помощницей Светланой Николаевной. Он нас принимал и кормил обедом. Он тогда уже довольно слабо видел, хотя, конечно, как человек внутренне крепкий, старался вида не показывать, но по тем фотографиям, что я тогда сделал, это видно. Меня удивила скромность и теснота его быта. Этот образованный человек, родом из того времени, которое принято называть религиозно-философским возрождением в России (его мать была членом Александро-Невского братства в Петрограде), жил очень скромно, но при этом занимался музыкой, что-то сочинял, пел, у него, кажется, был компаньон в этом занятии, и они занимались вместе. Ежедневно, как рассказывала его помощница, он делал гимнастику и вообще был очень бодрым, несмотря на свои весьма преклонные годы. Он ведь 1912 года рождения, соответственно, ему было уже восемьдесят семь, когда мы его посещали.
Мы говорили о разных вещах. Вместе с нами присутствовала и Ирина Александровна Молчанова, очень почитавшая владыку, она нас, по-моему, туда и привела. Большое внимание в беседе с владыкой было уделено обсуждению наших московских проблем, принятия или непринятия опыта отца Георгия и Преображенского братства, его литургической практики и общинно-братской жизни, того безобразного инцидента, который был устроен известными людьми в Успенском храме с тем, чтобы убрать оттуда отца Георгия и вместе с ним всё братство. И он, надо сказать, не то чтобы был очень внешне расположен, он очень переживал за всю эту историю, воспринимал её как церковную трагедию, хотя, конечно, реагировал очень достойно, очень благородно. Это слово вообще очень к нему подходит и, говоря о нём, нельзя не употреблять его. Он был благородный человек в высоком, духовном смысле этого слова.
Тогда же он написал, то есть надиктовал предисловие к Катехизису отца Георгия. Отец Георгий посылал ему текст, владыка с ним ознакомился, хотя прочитать его по слабости зрения он вряд ли мог, только прослушать. Тем не менее, он был с ним знаком и надиктовал то самое предисловие, которое теперь можно видеть в издании. В следующий раз я его видел в храме Новомучеников и исповедников российских у отца Александра Сорокина, куда владыка приезжал на литургию. Он не служил, но молился в алтаре и, кажется, говорил слово.
А последний раз я был у него дома уже один. Он меня тогда принял, хотя, кажется, не очень запомнил с первого визита, и подписал одно из писем в защиту отца Георгия и нашего движения, которое к тому времени уже подписали Никита Алексеевич Струве, Сергей Сергеевич Аверинцев, матушка Иулиания Шмеман, Павел Иванович Мейендорф и другие. Во всяком случае, когда владыка выслушал фамилии подписавших, он сказал, что считает за честь быть в такой компании, и тут же поставил свою подпись.
При этом он заметил, что если бы был правящим архиереем, то не смог бы такое письмо, адресованное патриарху, подписать. Сказал открыто, что тогда бы не смог, но сейчас, конечно, подпишет. При этом заметил, что в нынешнем его положении эта подпись вряд ли будет иметь большое влияние. Я запомнил эти его благородные слова, и позицию, и честность. Когда такое в жизни встречаешь (а это не часто бывает), то запоминаешь на всю жизнь. И ещё тогда он мне дал, наверное, последнее интервью, которое опубликовал, уже посмертно, Максим Шевченко в «НГ-Религии» под названием «Труд твой не тщетен перед Господом». Максим, публикуя наши статьи, почти никогда не оставлял наших заголовков, но в данном случае оставил. С момента создания Попечительского совета СФИ владыка был его постоянным членом.
— Что он делал в этом качестве? Как помогал Институту?
Дмитрий Гасак: Он был попечителем в самом настоящем смысле этого слова, духовным, интеллектуальным и молитвенным попечителем о нашем институте, об отце Георгии, к которому имел, по-видимому, большое уважение. Он очень переживал о том, что мало может сделать для нас. Так и говорил: «Отец Георгий, скажите, что я могу для вас сделать?» Конечно, такие слова дорогого стоят. Встречи с такими людьми многому научают в церковной жизни, духовно и культурно обогащают душу и сердце, а их образ в памяти со временем раскрывается.
Образ владыки Михаила — светлый, благородный, смиренный образ Вологодского епископа, который к тому времени был на покое и очень скромно жил, будучи одним из старейших, заслуженных и самых образованных иерархов Русской церкви.
«Он мечтал, чтобы между клиром и народом не было никаких перегородок — ни видимых, ни невидимых»
— Маргарита Васильевна, вы представляли Свято-Филаретовский институт на похоронах владыки Михаила. Можете поделиться воспоминаниями об этой поездке?
Маргарита Шилкина: Для меня это оказалось большим духовным событием. Владыка Михаил был близким другом нашего института. И когда вечером, уже очень поздно, пришло известие о его кончине, отец Георгий благословил меня поехать в Петербург, чтобы мы могли помолиться о нём, проводить его. Я уехала сразу в эту же ночь, буквально через несколько часов, потому что отпевание должно было быть уже на следующий день.
Оно проходило в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры. Народу в храме было не очень много, что меня вначале удивило. Я знала, какое большое значение владыка Михаил имел для нашей богословской науки, кроме того, он был епископом и ректором СПбДА, поэтому я ожидала, что храм будет переполнен. На самом деле там были только очень близкие его друзья, те, кто знал владыку лично, причём те, кто поддерживал с ним общение в последние годы. Несколько человек из Свято-Петровского малого православного братства и не очень много студентов академии, которые просто в качестве хора участвовали в службе. И стояли они не в самом храме, а высоко на хорах.
Сначала была литургия, потом уже собственно отпевание. И, что было для меня знаком благословения Божьего, — в алтаре шёл ремонт, весь алтарь был в лесах, и в храме несколько месяцев не служили, но эту службу решили проводить всё-таки в главном храме академии, и поэтому престол вынесли в храм. Стоял постамент с гробом владыки, через несколько метров стоял престол, и вокруг стояли люди. То есть не было никаких перегородок, не было никакого отделения народа ни от престола, ни от жертвенника, ни от тела владыки.
И это было свидетельством той правды, о которой владыка писал в своих книгах. Он мечтал о том, чтобы в Русской православной церкви возродилось служение евхаристии всем народом Божиим, чтобы не было никаких перегородок — ни видимых, ни невидимых — между клиром и народом. И то, что Господь даровал ему это на его последней земной службе, было, конечно, удивительным свидетельством.
Непрерывная молитва — на литургии, на отпевании и на кладбище — шла в общей сложности шесть часов. И не молиться было невозможно. У меня ни до, ни после такого духовного опыта не было. Его похоронили недалеко от могилы митрополита Никодима (Ротова). Я впервые прочувствовала на своём опыте слова, что молитва — это тяжелый труд, потому что когда вечером я приехала в дом, где остановилась, то почувствовала страшную физическую усталость.
Но внутреннее состояние было удивительно светлым и лёгким. И, конечно, хотелось на этом отпевании петь пасхальный тропарь, потому что не было чувства расставания навсегда. Было чувство, что здесь собрались все те, кого владыка учил, с кем делился своим опытом веры, и они пришли для того, чтобы принести это свидетельство пред лицом Божиим, что человек, который сейчас восходит ко Господу, очень многое успел оставить в своих учениках.
Я даже порадовалась тому, что пришли только те, кому владыка Михаил был дорог, что не было никого по протоколу. Это тоже было важным свидетельством на этой последней его литургии, в которой он каким-то ведомым только Богу, но ощутимым образом соучаствовал, потому что сам он формальностей и пустых стилизаций не любил. Видимо, если человек уходит к Богу, и этот день становится для него днем встречи с Богом, а не днем окончательного ухода в никуда, то Господь обязательно даёт возможность это понять людям верующим, которые такого свидетельства ищут.