На чём держится наша жизнь
Платонов прожил чуть больше половины ХХ века. Он родился в 1899 году, революция 1917 года стала событием его юности, по нынешним меркам – почти что школьного детства. Конечно, не стоит представлять себе современного выпускника средней школы, особенно столичной. Представим пригород Воронежа, мир мастеровых и их подопечных – паровозов. Школьное детство заканчивается лет в двенадцать, и сразу, а то и раньше, начинается рабочая жизнь.
Он не был человеком из мира литературы, но, судя по воспоминаниям, не был и этаким «парнем из простого народа», «от сохи» или «от станка». Виктор Шкловский познакомился с «товарищем Платоновым» как с одним из воронежских инженеров-мелиораторов, в дальнейшем их пути пересекались в жизни и в литературе. Через много лет после первой встречи Шкловский высказывается вполне в духе платоновских же парадоксов: «Это был святой человек. Из семьи, где было шесть человек, и все – большевики. Он свято верил большевикам. И (без каких-либо задних мыслей) написал “Впрок”. Сталин, прочитав повесть, сказал: “Это пойдёт ему впрок”. (Хватило бы одной этой повести. Но он писал и другое.) Замечательная вещь – “Котлован”… Странная дружба с Шолоховым. Он много сделал для освобождения его сына, но было поздно, сын заболел. Платонов был по-христиански чистым человеком…». В воспоминаниях Шкловского о Платонове нет фактической точности, как не бывает её в семейных историях, которые каждый запомнил по-своему, однако обращают на себя внимание те слова, которые он подбирает для характеристики личных свойств Андрея Платоновича.
Можно сказать, что Платонов прошёл со своим народом путём коммунистической веры, особым усилием сохраняя внутреннюю чистоту и честность. Наверное, поэтому истории жизни его героев парадоксальны и трагичны чаще, чем напрямую гармоничны и радостны.
В 1920 году на вопрос анкеты «Каким литературным направлениям сочувствуете или принадлежите?» молодой писатель отвечает: «Никаким, имею своё». Современное платоноведение не безбрежно, но это достаточно большое количество исследований, целый мир, в котором уже прекрасно известен и классический, и модернистский, и советский, и философский, и… почти какой угодно контекст творчества Платонова, нелинейные связи, явные и неявные литературные параллели… Однако этот ответ, данный очень молодым на ту пору Платоновым, всегда учитывается исследователями, потому что он определяет внутренний строй этого автора.
Стиль Платонова и его взгляд на мир оригинальны и узнаваемы. Даже те, кто его не любит, в один голос говорят: «Нет, читать невозможно, но, конечно, язык потрясающий!..» В этом языке постоянно происходят столкновения знакомых слов, обновляющие их смысл: вот, например, летом в России «так гулко было пространство, как будто оно не живое тело, а отвлечённый дух» («Епифанские шлюзы»). Или вот – из другой повести – зима: «…Снегоочиститель и паровоз попали в глубокий снежный перевал. Один начальник дистанции молчал – ему было всё равно. Остальные люди на паровозе и на снегоочистителе грубо выражались на каком-то самодельном языке, сразу обнажая задушевные мысли» («Сокровенный человек»). Странный язык оказался наиболее подходящим для того, чтобы с его помощью обрела плоть и кровь некая важная правда о человеке и о целой (то есть целостной, со всей «скучной» пока землёй) жизни.
В чём же эта правда состоит, как Платонов её ощущает? Революция, гражданская война, великие стройки за счёт чьих-то невеликих жизней – и в это время он очень внимательно смотрит, что происходит с человеком. Он чуток к своему герою. В то время, когда «за правдой» ходили в библиотеки, а то и домой к любимым писателям, писали им письма, в книгах искали идеального человека, Платонов предлагает посмотреть на жизнь глазами персонажей, которые говорят и действуют непривычно прямо. Вот, например, главный герой повести «Сокровенный человек»: «Фома Пухов не одарён чувствительностью: он на гробе жены варёную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки», – но он на самом деле совсем не злодей и очень тоскует по своей жене, от тоски и действует самым несуразным образом. Герои Платонова при подобных невероятных странностях – люди чуткие и внимательные. Лучшие из них перестраивают и исцеляют мир, те же, кто на тёмной стороне или близко к ней, сознательно причиняют страдания и убивают (это невозможно принять, но тонкая чувствительность бывает свойственна и им тоже).
Платонов более прямо, чем это принято, говорит о смерти. Автор доверяет читателю важнейшую роль: не судить, но всегда сочувствовать, в буквальном смысле разделять чувства, врастать в ощущения. В любом случае – например, в таком: «Божева осудили и увезли в городскую тюрьму. Там его вывели во двор и поставили к ограде, сложенной из старого десятивершкового кирпича; Божев успел рассмотреть эти ветхие кирпичи, которые до сих пор ещё лежат в древних русских крепостях, погладил их рукой в своей горести – и вслед за тем, когда Божев обернулся, в него выстрелили. Божев почувствовал ветер, твёрдою силой ударивший ему в грудь, и не мог упасть навстречу этой силе, хотя и был уже мёртвым; он только сполз по стене вниз» («Ювенильное море»). Этот персонаж, Афанасий Божев, вопреки своей фамилии и светлому взору – убийца, замучивший прекрасную, добрую и честную девушку, принёсший страшное горе её маленькому братишке, – самый настоящий враг по всем статьям. По справедливости ему должно быть отказано во всём, но вместе с автором и читатель не отказывает даже такому чудовищу в его последней горести. Читатель Платонова получает опыт сопереживания, в том числе тогда, когда оправдать никак невозможно.
Если всерьёз добираться до глубокой, не удобной и лёгкой, а настоящей правды, путь к ней выглядит, например, так: даже не антагонист, а тот самый человек, близкий автору и читателю, может оказаться врагом. Один из военных рассказов Платонова называется «По небу полуночи» (и всякому читателю откликается в ответ Лермонтов, продолжая строчку – «ангел летел»). Летел никакой не ангел, а фашист в воздушную атаку, шла война в Испании. Этот военный лётчик, немец Эрих Зуммер, в какой-то момент своей жизни почувствовал, увидел суть воцарившейся на его родине лжи. Он не доверяет своей невесте, которая явно собирается сообщить о его взглядах «куда следует» (ибо вокруг все доносят на всех), но жалеет, что ничего не сделал для того, чтобы научить её «уму и чести», чтобы её сердце из органа кровообращения превратилось в человеческую Душу. Рассказ, опубликованный в 1939 году, посвящён жизни в «не нашем» тоталитарном государстве, но тема доносов и арестов прозвучала.
Платонов приглашает нас разделить опыт человека, который живёт в своём историческом времени и одновременно на самой глубине жизни, где обитает сердечное чувство, бьющаяся за истину мысль, живое прикосновение к вещи, где происходит встреча с ближним (иногда это страшный враг) и его странностями. Эта таинственная реальность трудна, поэтому она и требует особого языка.
От странного и страшного до смешного расстояние небольшое, поэтому физиков и лириков 1960-х язык Платонова смешил. По воспоминаниям очевидцев, иногда его читали в компании друзей как уморительнейшую книжку. Изначально, в начале 30-х годов, возможность оценить юмор была у Сталина, но он пришёл в ярость, читая повесть «Впрок». В ней авторская позиция растворяется на глазах, и вся ответственность – на читателе. Возьмём только одну сцену из повести. Обычная русская деревня времён коллективизации, актуальнейшая в то время тема – и полным дураком выглядит воинствующий безбожник (а это значит, что и всё его безбожие):
«Передние женщины, видевшие возбуждение товарища Щекотулова, начинали утирать глаза от сочувствия кричащему проповеднику.
– Вот, – обращался товарищ Щекотулов. – Сознательные женщины плачут передо мной, стало быть, они сознают, что бога нет.
– Нету, милый, – говорили женщины. – Где же ему быть, когда ты явился.
– Вот именно, – соглашался товарищ Щекотулов. – Если бы он даже и явился, то я б его уничтожил ради бедноты и середнячества.
– Вот он и скрылся, милый, – горевали бабы. – А как ты уедешь, то он и явится».
И вот давно уехал товарищ Щекотулов из нашей жизни (оставив открытым вопрос о том, является ли Бог в отсутствие безбожника). В наше время Платонов может быть прочитан как свидетель событий прошлого века – и свидетель событий внутреннего человека, решающего вопросы жизни и смерти. Второе не менее важно, чем первое.
Отец Александр Шмеман пишет в дневнике 1973 года о чтении «Чевенгура»: «Как будто никогда не было ничего в России, кроме дикого поля и бурьяна. Ни истории, ни христианства, никакого логоса. И показано, явлено это потрясающе. И ещё приходит в голову: “если свет, который в вас, – тьма…”. Всё происходит в какой-то зачарованности, душевном оцепенении, каждый ухватывается за какую-то соломинку… Удивительный ритм, удивительный язык, удивительная книга» (Воскресенье, 18 февраля 1973).
В современной нашей России, может быть, истории, логоса и христианства и прибавилось (хотя, возможно, и нет), но Платонов своим ни на кого не похожим способом помогает разобраться с некоторыми соломинками. Он с иронией и с сердечным сочувствием приглашает своих читателей подумать, на чём держится наша жизнь.
«Октябрь» 1999, № 2. Из архива Всесоюзного общества пролетарских писателей “Кузница”. — РГАЛИ, ф. 1638, оп. 1, ед. хр. 11, л. 2.Публикация М. А. Платоновой. © «Im Werden Verlag». Некоммерческое электронное издание. Мюнхен. 2004 http://www.imwerden.de
Источник: Медиапроект «Стол»