«Если всё уйдёт в онлайн – можно считать, что всё умерло»

– Изменится ли после пандемии отношение к визуальному искусству? Какие потери при этом понесут музеи?

– Я уверен, что не понесут. Если мы не будем доживать остаток жизни в бункере, если будет возможность ходить в музеи, они ничего не потеряют, и у входа по-прежнему будут очереди. Во-первых, потому что количество людей растёт быстро, а количество музеев – нет. Во-вторых, потому что у многих есть ощущение подлинника, жажда подлинности, ностальгия – не по чему-то старому, а по чему-то настоящему.

К сожалению, настоящее часто ищут только в прошлом. Действительно, в прошлом есть много подлинного, что было не замечено, недооценено. Надо искать подлинное и в настоящем, надо думать о том, что подлинное будет в будущем. Но в любом случае в традиционной культуре, в традиционном искусстве это подлинное, настоящее очень ощутимо, и к нему будут стремиться. Поэтому людей в музеях всегда будет много.

– Что изменится в экспозициях?

– Боюсь, что изменится мало, потому что здесь тоже всё очень консервативно. И в самом деле, нельзя же в классических музеях взять и всё поставить на дыбы. Проблема в том, что сами музеи в своих огромных объёмах нехороши. Замечательный музеевед Анатолий Васильевич Бакушинский ещё в начале XX века назвал их «левиафанами» – за то, что они проглотили огромное количество частных собраний и расположили их экспонаты так, что в этом не осталось ничего человеческого – сплошная история искусства. Как будто все только ею и занимаются!

Громадные музеи плохи ещё тем, что заодно съедают и посетителя. Посетитель входит в Эрмитаж – и всё, он съеден! Он бросается в разные стороны, хочет всё обежать. Смотрит что-нибудь одно, а из другого зала уже кричит, зовёт его к себе что-то другое. Удержаться от «гонки» по такому музею очень трудно. Поэтому желательно какое-то их разукрупнение, чтобы люди могли спокойно, не торопясь знакомиться с художественными произведениями по отдельности, не со всеми сразу. А историю искусства можно оставить специалистам, которые всегда найдут возможность её изучать.

– Нужно ли отделять объекты церковного искусства от других художественных произведений?

– Мне кажется принципиально важным разделение экспозиции церковного искусства и всего остального. Понятно, что современные артефакты конца XX и начала XXI века не повесишь рядом с  картинами и скульптурами даже начала XX века. Это разные вещи. Но и искусство Возрождения или Нового времени, пусть даже многие его произведения созданы на церковные сюжеты, – это всё равно другое искусство. Иконы, храмовые вещи должны быть в отдельной экспозиции. Не только не смешивать их с картинами – их даже в одном здании нехорошо размещать! Потому что там другой подход, другие акценты. Это не значит, что в них нет эстетики, красоты, – всё есть! Но эти вещи напрямую связаны с молитвой, их нельзя из этого контекста выдёргивать и помещать только в художественный.

Я сейчас пишу доклад о «Троице» Рублёва как о музейном объекте, о том, как её там смотреть, что о ней говорить. Сейчас она выставлена в иконных залах Третьяковской галереи среди других шедевров иконописи (и нешедевров тоже). Они её просто затыкают, она там не смотрится. Это великая икона, ей нужен отдельный зал. И, конечно, в этот зал люди не должны входить толпой после просмотра картин Шишкина, Сурикова и т. д. Нужен другой подход. Хорошо, если бы существующий начал меняться. Мне кажется, это может и должно произойти.

– Уйдёт ли всё искусство в онлайн?

– Ни в коем случае! А если уйдёт, то, как говорится, так нам и надо. Потому что даже самое прекрасное цифровое воспроизведение – это всё равно не оригинал. Это условность. Даже размер скрадывается, все изображения становятся одинаковыми. Пропадает ощущение тайны от того, что это чудо – скульптура, картина или мозаика – уложено на экране. Когда живой человек стоит перед ним и видит его реальный масштаб, видит, как оно сделано, – тогда оно живое. Ты его должен хотя бы видеть, если уж не можешь пощупать (к иконе можно было бы приложиться, но в музейном зале этого не сделаешь). В онлайн – без таких ощущений – остаётся только виртуальная реальность, а это призраки, и в результате нарастает отчуждение. Это не будет действовать. Если видящему то или иное произведение на экране хорошо известен подлинник, цифровое изображение может ему в чём-то помочь. Можно, посмотрев такую картинку, вспомнить детали изображения, провести какие-то параллели… Но если всё уйдёт в онлайн, можно считать, что всё умерло.

– Как Вы считаете, в будущем, чтобы увидеть подлинник, придётся платить дороже?

– Да, наверное. Как я уже говорил, людей становится всё больше, а шедевров не прибавляется. Но все стремятся в первую очередь именно их созерцать, а значит, музейные залы пустовать не будут. Наоборот, есть опасность, что музей может стать идолом, аналогом и как бы конкурентом храма. Есть эстетическое прельщение, которое очень убедительно описала мать Мария (Скобцова) относительно храма, но и наоборот всё тоже работает.

Поэтому сами подлинники, конечно, вырастут в цене. Это уже произошло: сейчас цены просто ни с чем не сообразные, десятки и даже сотни миллионов долларов! Ладно, если речь идёт о Леонардо да Винчи, но называются современные имена, чьи работы тоже стоят миллионы. Это уже болезнь, так нельзя, это неправильно! Они несопоставимы по качеству, содержанию, воздействию с искусством традиционным, которое пережило испытание временем. Поэтому надо его как можно больше смотреть, пока есть возможность.

Источник: Медиапроект «Стол»