«Теперь такое время, когда все пустынники и затворники должны выйти на службу народу»
XX век – век потрясений и ниспровержения основ как социальной, так и духовной жизни, век совершенно новых вызовов, брошенных церкви. И церковь в лице своих лучших представителей, в лице святых старалась ответить на них. Одним из таких людей был московский священник отец Алексей Мечёв.
После пережитого им личного горя – преждевременной смерти горячо любимой жены – он, по совету отца Иоанна Кронштадского обратил всё своё внимание на людское горе, на боль и страдание народа, на тех, кого Господь посылал ему. Раз поняв для себя, отец Алексей старался и другим передать, что «как в жизни, так и в поступках, надо забывать своё «я», забывать себя, быть как бы чуждым себе, а жить скорбями и радостями каждого человека, с которым нас Господь поставил». Он знал, что путь человека ко спасению лежит чрез то, чтобы в первую очередь полюбить Господа всем своим существом и отдать Ему всего себя: все мысли, чувства и желания.
Несмотря на бытовавшее в то время однозначное мнение, что спасение возможно только в монастыре, отец Алексей понимал, что монастырь – это путь для немногих. Он же хотел спасения всех. Вслед за священником Валентином Амфитеатровым отец Алексей принял идею монастыря в миру. «Вот некоторые стремятся в монастырь, – говорил он. – А я хочу, чтобы у нас Белый монастырь был».
В его собственной жизни также было это стремление соединить мир и монастырь, жить в миру как в монастыре. «Он был старец и подвижник, – писал близко знавший его Сергей Дурылин, – и многие не видели ни его старчества, ни его подвижничества… Многие соблазнялись о нём: какой подвижник в вечной молве, суете, шуме. Какое старчество – в самом центре городской суеты, под визг автомобилей, в остановке обычной семейной жизни московского среднего круга». Но золотник не мог храниться под спудом. Его современники – оптинские старцы отец Анатолий-младший и отец Нектарий свидетельствовали, что «батюшка отец Алексей Мечёв одного с нами духа». Подвигом своей жизни отец Алексей смог, как говорил в надгробном слове отец Сергий Мечёв, «вывести старчество из монастыря в мир».
Результатом такого устремления стало то, что «он был одним из немногих в современной жизни представителей духовной свободы. Чуждый фарисейства и саддукейства, – писал отец Павел Флоренский. – Творческое начало было для отца Алексея самой жизнью, а всё остальное – косвенными следствиями».
Возможно поэтому, он был единственный представитель русское духовенства – современник Николая Бердяева, который смог разглядеть его уникальный пророческий дар и благословить отъезд Николая Александровича замечательными и вдохновляющими словами: «Поезжайте, Ваше слово должен услышать Запад».
Свобода и творчество никогда не становились произволом у отца Алексея. По воспоминаниям современников «он ввёл у себя строго уставную службу и сплотил вокруг своего храма общину из горящих духом людей, объединённых глубокой религиозностью и евхаристическим общением. «Мечёвец» – это было в то время синонимом строго православного человека».
Он хорошо осознавал, в какую страшную эпоху ему довелось жить, но не менее отчётливо он понимал то, что ситуацию в стране и в церкви невозможно изменить никакими внешними средствами: переменой власти, интервенцией и т.п., но только внутренним перерождением народа, и на эту цель он работал до самой своей кончины.
Он знал, что такое перерождение необходимо начинать с церкви, поэтому он собирал вокруг себя людей и работал «вглубь», на качество духовной и церковной жизни тех, кто собраны, а «ширь» приходила сама.
«Маросейская община, – писал в 1924 году отец Павел Флоренский, – была по духовному своему смыслу дочерью Оптиной пустыни: тут жизнь строилась на духовном опыте. Отец Алексей учил своею жизнью, и все вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей общины. Поэтому, хотя община и не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сестры милосердия – духовные дети отца Алексея – обслуживали больных, обращавшихся к отцу Алексею за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей отца Алексея, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при общине своего организованного приюта, тем не менее нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили. Члены Маросейской общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работой помогали отцу Алексею в деле «разгрузки» страждущих».
Незадолго до своей кончины в день памяти преподобного Сергия Радонежского на агапе, как обычно совершавшейся в храме после всенощного бдения и ночной литургии, отец Алексей сказал, что «теперь нас будут называть «сергиевскими» и из нас выйдут люди на различное служение Церкви Божьей». И с этого же дня было введено пение тропаря преподобному Сергию на литургии.
И мы знаем, что община, которую он создал, смогла пережить и его кончину, и арест и кончину его сына и преемника, пронести свет веры через всё советское время и передать её нашим современникам.
«Меня всегда поражало, насколько эти люди были целостны – делится своими воспоминаниями о мечёвском круге ректор Свято-Филаретовского института священник Георгий Кочетков, – они были верными, очень преданными своей жизни, своим внутренним принципам… Главным был дух необходимости строить свою церковную жизнь ответственно, целостно и верно – верно Богу, верно традициям и верно друг другу».