О кризисе церковной проповеди говорили в Тверской епархии

Участники семинара обсуждали, каково место проповеди в православном богослужении и в самой жизни церкви, что происходит с ним сегодня, как восстановить связь жизни, веры и молитвы.

Проповедь имеет для церковного собрания такое же фундаментальное, конституирующее значение, как молитва. «Мы не можем представить себе церковное, христианское собрание, в котором отсутствует молитва, – отметил руководитель Научно-методического центра по миссии и катехизации СФИ Владимир Якунцев. – Точно так же мы не можем представить, что церковное собрание может жить полноценно, если в нём не звучит проповедь. На этом стоит наша древняя церковная традиция. Писание не случайно говорит, что человек “умирает без наставления и от множества безумия своего теряется” (Притч 5:23)». 

Но вдруг оказалось, что проповедь в том её смысле, на том месте, где она должна была бы быть, отсутствует или редуцирована.

«Одним из первых определений Поместного собора Русской церкви 1917-1918 годов было определение о проповедничестве, в котором признавалась необходимость собрать способных людей церкви, в том числе из мирян, чтобы за богослужением звучала проповедь, – напомнил Владимир Якунцев. – Основная задача заключалась в том, чтобы сделать проповедь живой и действенной. В наше время для многих не очевидно, что эта цель достигается не всегда».

Владимир Якунцев выделил несколько проблем современной церковной проповеди. «Главная проблема в том, что проповедь мыслится и совершается в отрыве от церковного собрания, – отметил он. – Как отмечает протопресвитер Александр Шмеман в книге “Евхаристия. Таинство Царства”, церковная проповедь – это проповедь, которая рождается в церковном собрании, обращена к нему и воспринимается им. Проповедник в данном случае не стоит над собранием, но служит ему. И в этом один из главных ключей действенности проповеди». 

Второй кризисный момент, на который обратил внимание Владимир Якунцев, касается восприятия богослужения – это внутренний разрыв между словом проповеди и таинством евхаристии, восприятие их по отдельности. «В отрыве от благовестия, от слова проповеди таинство рискует превратиться в магию, – говорит эксперт. – В то же время слово, которое не связано с конкретным собранием, не исполняется в его жизни, рискует выродиться в доктрину, в некие знания или благопожелания, о чём тоже писал отец Александр Шмеман». 

С этим связана ещё одна существенная проблема – место проповеди в самом богослужении: не всё равно, в какой момент она звучит. Если проповедник обращается к собранию на литургии во время запричастного стиха или даже перед отпустом, как это сейчас нередко происходит, то это означает другой характер проповеди, чем после Писания. «Чины древних литургий предполагали и наличие особой гомилетической проповеди на литургии верных, даже в начале анафоры – для тех, кто участвует в таинстве, – отметил Владимир Якунцев. – Но самая фундаментальная проповедь – керигматическая, в которой возвещается то, что Церковь обращает ко всем людям, в том числе и к неверующим, и к оглашаемым. В ней важно актуализировать смысл самого Евангелия. Традиция этой проповеди во многом утеряна и она редко звучит на литургии, не говоря уже о вечерне и утрене».

Между тем, вечерние и утренние службы, пришедшие к нам из традиции Ветхого Завета, имеют синагогальное происхождение, и для них проповедь является центральным, системообразующим элементом, подчеркнул Владимир Якунцев. Проповедь после Писания свидетельствовала о том, что слово, которое пришло от Бога, услышано и воспринято, и только после этого открывалась возможность для молитвы собрания к Богу. «В нормальном случае церковная молитва рождается в собрании как плод слышания Божьего слова, – отметил он, – и тогда это та молитва, которая угодна Богу».