«Мы наблюдаем иконоборчество в формах неадекватного иконописания и иконопочитания»
Можно ли выявить в традиционных иконах выразительность, свойственную картине, или обнаружить в картинах то, что характерно для иконописного образа? Правда ли, что иконописцу запрещено изображать эмоции? Что такое мёртвые иконы? Во всём этом разбирались участники пятого семинара из цикла «Актуальные проблемы теории иконного образа: история и современность» с участием члена Ассоциации искусствоведов, ректора Свято-Филаретовского института кандидата педагогических наук Александра Копировского. Семинар на тему «Икона и картина: проблемы восприятия» под руководством кандидата философских наук Юлии Алешковой прошёл в Центральном музее древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва 3 июня.
«Исторически иконопочитание было победой над иконоборчеством, над богословским отрицанием самой возможности изображения образа, — напомнил Александр Копировский. — Но сегодня, когда иконы пишутся любым человеком, едва умеющим держать в руках кисть, вне зависимости от того, имеет ли он личное отношение к этому образу или просто выполняет заказ, сами иконописание и иконопочитание ставят перед нами непростые вопросы. Зачастую икону создаёт не церковь изнутри своего опыта веры, молитвы и жизни, а производят отдельные люди — верующие и неверующие, умелые и неумелые».
«Мы наблюдаем современное иконоборчество в формах неадекватного иконописания и иконопочитания, — говорит Александр Михайлович. — Икону почитают как вещь: её готовы целовать, на неё не глядя. Пытаешься сказать: “А посмотрите…” — “Нет, не надо”. Это похоже на высказывания в духе: “Богослужение понимать не надо. Надо там быть, слушать…” А разбираться в чине и смысле происходящего, понимать молитвы — нет».
«Многие уверены, что основное отличие иконы от картины в том, что картина это то, что переживается, а икона — то, что принципиально переживаться не должно, — напомнила ведущая семинара Юлия Алешкова. — Вместе с тем полная “стерилизация” образа в погоне за бесстрастием может привести к так называемым “мёртвым иконам”».
Отвечая, Александр Михайлович предложил сидящим в зале всмотреться в продемонстрированный на проекторе лик Владимирской иконы Богоматери и спросил, есть ли на ней эмоции.
«Вычесть эмоцию — будет дырка, бездушность. Нагнетать — будет картина, которая бьёт по нервам. Это тоже иногда полезно, но не для храмовой молитвы. А вот преобразить эмоцию — это высший класс, — прокомментировал он. — Во всяком случае, когда мы внимательно смотрим на лик Богоматери в этой иконе, то понимаем, что с одной стороны, она бесконечно далеко от нас, а с другой — не так уж далеко. И что она на нас смотрит».
В ходе трёхчасового погружения в историю живописных и иконописных образов Александр Михайлович показал памятники древнерусского искусства XII–XVII веков, работы XX века, созданные «иконным живописцем» инокиней Иоанной (Рейтлингер), «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля, образы Христа в русской живописи Александра Иванова и Ивана Крамского, а также работу современного иконописца Андрея Акимова (1959–2019) «Учители общинно-братской жизни», на которой среди церковных деятелей соседствуют академик Сергей Аверинцев, московский старец Алексий Мечёв и Александр Пушкин.
А началось виртуальное путешествие с «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. Александр Михайлович напомнил, что это изображение — не икона, а роспись в трапезной, и предложил сравнить её с более поздними вариациями этого сюжета. На этом примере видно, что в исторической эволюции образа едва ли просматривается линейный путь от иконы к живописной выразительности или обратно, что икона и картина не «вытесняют» одна другую и на глубине обнаруживают некое сходство. И даже сама терминология, предназначенная в искусствоведении для обозначения того или иного вида образов, до известной степени условна.
«То, что роднит настоящую икону и настоящую картину — живая явленность первообраза, — подытожила обсуждение Юлия Алешкова. — И если в иконе, как и на картине, этой живой явленности нет, то это уже не икона, а просто знак, она уже не настоящая».