«У него было чутье к творчеству высшей пробы»

Дмитрий Сергеевич, в чем было значение издательской деятельности Никиты Алексеевича для России, для русской культуры – за рубежом и здесь, в советской и постсоветской России?

Дмитрий Гасак: Издательство «YMCA-Press», которое возглавлял Никита Алексеевич, было не просто издательством. В советское время не только оно выпускало русскоязычную литературу за рубежом. Но большое значение имеет направление его деятельности, его тематика, то, что Никита Алексеевич выбирал и публиковал и что, как говорит Наталия Дмитриевна Солженицына, «тоненьким ручейком» попадало в тогдашний Советский союз.

Сейчас, оглядываясь назад после окончания земного пути Никиты Алексеевича, можно увидеть вектор, который он наметил. Благодаря своему тонкому чутью к творчеству высшей пробы он избирал для публикации авторов и произведения, которые находятся на самой вершине наследия русской эмиграции и вообще русской духовной культуры, раскрывающей тайны Новозаветного Откровения. В этом высочайшем качестве, думаю, главное значение того, что он публиковал в издательстве, и той линии, которой придерживался «Вестник Русского христианского движения». Не случайно самого Никиту Струве в какой-то момент стали называть вестником русского христианского движения. Таким он и был.

Издательская деятельность связана в первую очередь с культурой. Можно ли усмотреть церковное измерение в том, что делал Никита Алексеевич?

Дмитрий Гасак: Все-таки его деятельность и жизнь связаны не просто с культурой – русской, христианской культурой. Хотя надо заметить, что он был знатоком не только русской культуры, но, в частности, например, и французской. Не случайно во время отпевания Никиты Алексеевича в соборе Александра Невского на рю Дарю Жорж Нива читал стихи Шарля Пеги в переводе Никиты Алексеевича. Он был не только человеком верующим, православным, но и церковным, совершенно традиционным, был прихожанином собора на Дарю, причем прихожанином именно верхнего храма, где богослужение совершается в основном по-церковнославянски, а не крипты того же храма, где служат по-французски. Но церковное он определял не по форме лишь, не по внешнему виду, а по содержанию, по духу и смыслу художественных произведений, текстов, высказываний, по духу и смыслу жизни разных деятелей культуры и церкви – по тому, что проявляет божественную основу творческого начала.

Никита Алексеевич был носителем живого Предания. И в этом смысле он, конечно, наследник первой волны русской эмиграции, наследник России (не хочется называть ее «старой»). Он собиратель, хранитель ее опыта. И можно сказать, что молитвой у его гроба эпоха первой русской эмиграции закончилась, ее век завершился.

В одном из интервью последних лет он много говорил о свободе в церкви, о духе свободы, вспоминал в этой связи Алексея Степановича Хомякова, наследие которого он считал недооцененным церковью.

Дмитрий Гасак: Да, Никита Алексеевич был удивительно чуток к свободе. Свобода для него была не символом, а явлением жизни. Это проявлялось во многом: и в его издательской деятельности, и в преподавании, и просто в человеческом общении, и в его отношении, скажем, к политическим процессам в Советском союзе. Даже в церковных делах он старался быть последовательно свободным. Но несмотря на то, что в какой-то момент, кажется, при Андропове, он был объявлен чуть ли не «врагом СССР номер один», Никиту Алексеевича никак нельзя назвать диссидентом. Он не устраивал каких-то акций, демонстраций, не занимался политической деятельностью по подрыву советской власти. Его выступления были иного рода. Здесь прежде всего вспоминается, конечно, его сотрудничество с Александром Исаевичем в издании «Архипелага ГУЛаг». Но это не было собственно диссидентским актом. Мне это видится совершенно иначе. Также вспоминаются его небольшие статьи главного редактора в начале каждого «Вестника» (их, кстати, стоило бы издать отдельной книжкой). Обратите внимание на то, какие события он выбирал, на что он отзывался. Это взгляд человека, который прежде всего видит и оценивает современность с христианской точки зрения, будь то события в истории России или русской эмиграции, или, скажем, события в Советском союзе, связанные с государственными репрессиями верующих. Нельзя сказать, что главным у него был пафос борьбы с советской властью. Нет. Он старался выявить подлинный смысл и значение вещей. Кажется, Ольга Александровна Седакова заметила, что по его редакторским статьям можно было как бы «сверять часы», проверять свои интуиции и взгляды на происходящее. Это правда. И вот этим, мне кажется, он замечателен. И оказывается, что проходит время – и по-прежнему имеют значение не столько вещи громкие, сколько те подлинные мысли и реакции человека, акты его христианской совести, которые в основе своей имеют любовь к Богу, к Церкви как явлению христианской свободы и истины.

Хочется еще вспомнить о его особом отношении к скромности. В свое время меня очень удивил его рабочий стол в издательстве «ИМКА-Пресс». Как-то он пригласил нас к себе на второй этаж, в офис и среди других столов он указал на маленький стол у стены и сказал с легкой картавинкой: «Это мое бюро». Это был небольшой стол, старый и, кажется, ветхий, весь заваленный бумагами. Никогда бы я не сказал, что это рабочий стол главного редактора издательства, в общем-то, начальника. В этом плане и он сам, и дом, в котором они жили с Марией Александровной, и в Париже, и в Бюсси, – в общем, все, что его окружало, было скромным. Он и в этом был наследником бедных русских эмигрантов, очень ценил это качество. Вот эта свобода в сочетании со скромностью удивительно его отличает. Он сумел показать, что эти вещи важны в жизни не как символы, а как подлинные качества, которые нужно не просто вырабатывать в себе, но которые нужно хранить и которые на самом деле побеждают всякого рода крикливость, внешние эффекты, помпезность и тому подобные проявления человеческой гордыни и безвкусицы.

Никита Алексеевич был другом Преображенского братства и входил Попечительский совет Свято-Филаретовского института. Каким было его влияние на жизнь Института и на духовный путь Братства?

Дмитрий Гасак: Он один из тех людей, с которыми действительно можно и необходимо сверять свой христианский путь, и в церкви, и в обществе. С ним хотелось быть и жить вместе, пусть и в разных частях земного шара. Рядом с ним некого было бояться. С отцом Георгием Кочетковым его связывали почти сорокалетние отношения. Он был первым, кто опубликовал богословский труд отца Георгия. Это было в 1979 году. И он сделал это очень деликатно, придумав псевдоним, который не вызывал никаких ассоциаций с автором. Это известная статья под именем Николая Герасимова. А отношения с Братством возникли в начале 90-х годов. Но тесными, действительно дружескими, они стали, пожалуй, с начала 1998 года. В 1997 году в храме Успения в Печатниках, где отец Георгий служил настоятелем, была организована провокация, в результате которой отец Георгий был снят с настоятельства и Братство фактически было изгнано из храма, как за два года до этого оно было изгнано из Владимирского собора нынешнего Сретенского монастыря усилиями отца Тихона Шевкунова (по «спецзаказу» Братство последовательно вытесняли из всех открытых и восстановленных им в Москве храмов). Все это сопровождалось мощной пропагандитской кампанией не только здесь, но и на Западе. И вот в январе 1998 года за обедом в Институте состоялась встреча отца Георгия с Никитой Алексеевичем, с которой и началось наше сближение. Он как мало кто сумел разобраться в сложнейшей церковной ситуации. У него ведь был собственный большой опыт общения в России, в том числе в церковном и светском руководстве, поскольку он много ездил по разным регионам, жертвуя в библиотеки книги издательства «ИМКА». Он умел различать добро и зло, правду и ложь. Был, по собственному его признанию, не очень склонным к компромиссу. И он действительно стал нашим другом, и, смеем надеяться, не только по своей склонности к защите угнетаемых и обижаемых, но и по этой способности различать и поддерживать подлинные вещи в жизни. Мне кажется, что именно поэтому он так расположился не только к отцу Георгию как к человеку, замечательному священнику, мыслителю, богослову, но и к Братству. Он даже находил в нашем движении родство в духом РСХД, носителем которого он сам являлся и который был ему дорог. Надеюсь, что и наше отношение к Никите Алексеевичу было и остается столь же верным.

Мы неизменно помним его смелость и жертвенность, в частности, в ходатайстве за Братство перед патриархом Алексием II. Он дерзнул поднять голос в нашу защиту и даже стал перед патриархом на колени, прося милости, и тем самым, конечно, испортил отношения с патриархом до конца дней. Это было еще и обличение.

Многие из нас помнят встречи с ним, его выступления на конференциях, у нас в Институте, на соборе Братства и просто общение за трапезой. Он умел быть и критичным по отношению к Братству (свобода ведь это предполагает), иногда ироничным. То есть ироничным он был почти всегда. Но при этом и искренним, и точным, и даже трогательным. И неизменно скромным.