Мой путь

— Расскажите, пожалуйста, о своём пути к Богу и в Церковь.

— Я бы начал свой рассказ с того, как меня назвали. Я родился 29 марта 1970 года. Отец, мать, бабушка хотели меня назвать в честь деда Сергея, а он был крещён до революции в честь преподобного Сергия Радонежского. Но тут восстала моя будущая крёстная, она настояла на том, чтобы посмотрели в святцы. А там родители увидели, что на следующий день, 30 марта, отмечается память Алексия, Божьего человека. Крёстная всех переубедила, и вместо Сергея я стал Алексеем, Божьим человеком. Я думаю, что это имело значение в моей последующей судьбе. Всё-таки в имени что-то заложено: и предание, и миссия. Но это я уже потом понял. Мне рассказала эту историю мама.

До четырёх лет я ничего не помню из своей жизни, потому что в четыре года со мной случилось несчастье — я стянул на себя полностью чайник с кипятком. В ожоговом центре меня благодаря маме выходили. И я понял, что с того времени живу авансом, потому что я должен был умереть. Очень сильно обжёгся, был на грани жизни и смерти. У меня до сих пор остались рубцы на теле.

***

В шесть лет я посмотрел фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский». Фильм, конечно, спорный, там много мифов, но он очень талантливый. Все мои игрушки-солдатики стали для меня как живые. Я буквально пожирал глазами этот фильм. Он меня потряс. Кантата «Вставайте, люди русские!» пробудила во мне понимание, что я имею отношение к русским. Мы пели её во время игры с мальчишками.

В фильме также есть церковная тема. С одной стороны, есть отрицательный персонаж, монах Анания — предатель, который заявляет: «Где спать лёг, там и родина». С другой стороны, в финале князя Александра Невского торжественно встречают, выходя из храма, священники, благословляют крестом.

В фильме «Бриллиантовая рука» есть эпизод, когда Андрей Миронов видит идущего по воде мальчика с нимбом и поют ектению. Это пародия на «хождение по водам». Я не видел в этом сатиры на церковь. Это вызывало у меня уважение и трепет. Однажды, лет в шесть, я превратил консервную банку в кадило, «кадил» и напевал тихонечко, не зная слов, но помня мотив той самой ектении.

Моя бабушка, 1905 года рождения, была не скажу, что совсем набожная, но хорошо знала службу. Она не молилась, но каждый день говорила: «Слава Тебе, Господи! День прошёл» — и крестилась. В её доме были иконы, как и у других бабушки и дедушки. Была и у нас дома в красном углу благословенная свадебная икона родителей. Что бы ни было, к вере относились уважительно. Уклад был такой, что два праздника чтили особо, к ним готовились. Осенью — Октябрьская революция, этот праздник нам внедрили. А весной — Пасха. Мы Пасху очень ждали. В Чистый четверг мама вставала рано-рано утром, убирала дом и напекала больше сотни пирогов с разной начинкой, дней на десять хватало. А в пасхальное воскресенье все ходили на кладбище. Туда текла людская река. Понятно, что это было извращением подлинного смысла праздника: получался день памяти умерших, а не празднование Воскресения. Но все эти приготовления заставляли думать, зачем это всё.

***

Что ещё вело меня к Богу? Красота. Когда я учился в третьем классе, наша сельская интеллигенция собралась ехать на экскурсию во Владимир и Суздаль. Меня пригласили присоединиться, потому что я был дружен с мальчиком, мама которого отправилась в эту поездку. По пути туда и обратно взрослые устраивали пикнички с водочкой, колбаской-селёдочкой. Людей, конечно, интересовало прикосновение к культуре, но было и это. А меня коробили пьянки после того, что мы увидели. Это была красота, невыразимая словами. Во Владимире — Золотые ворота, Успенский собор, в Суздале — деревянная церквушка, перевезённая из села Глотова, и огромный Богородице-Рождественский собор. Это было настолько невероятно красиво, до потрясения! Я понимаю, почему занялся Древней Русью. Детские воспоминания ушли, но какие-то вопросы остались. 

Серьёзные подвижки произошли в год празднования тысячелетия Крещения Руси. Я поступил на первый курс истфака в Коломну. Не стал поступать в МГУ из-за тёплой обстановки в Коломне и её славной истории. Потом оказалось, что это не простой факультет. Там кафедру создавал ученик Василия Осиповича Ключевского — Валентин Николаевич Бочкарёв, член ЦК партии конституционных демократов. Сам он ослеп, но у него был помощник, которому он всё надиктовывал. Поэтому в Коломне особое лицо у историков, они имеют связь с наследниками русской историографии. Я неслучайно там вырос.  

Поступил я на истфак в 1987 году. В канун 1988 года, 30 декабря, мы устраивали общую вузовскую маскарадную дискотеку в спортивном зале на полторы тысячи студентов. Кого нарядили шутом, кого Мальвиной, кого Артемоном. Посмотрели на меня и говорят: «Давай мы тебя митрополитом нарядим. Ведь год тысячелетия Крещения Руси наступает». В студенческом театральном реквизите после спектакля про Робин Гуда была сутана — там в постановке есть роль монаха. Разорвали простынь, сделали мне клобук, необычайно похожий на натуральный. Сломали швабру, окрутили её золотой фольгой — сделали посох; вырезали жестяной крест, и в этом одеянии я пошёл на дискотеку. На вахте в общежитии старушка-вахтёрша воскликнула: «Батюшки-светы!» То же самое случилось на входе в институт. Люди расступались, когда я ходил. Понятно, что это было глумление над саном, но всё же это было и напоминание, что за год идёт. Никаких богохульных слов не было. Сейчас, конечно, стыдно за этот эпизод. Не от большого ума всё это было.

Дальше события буквально толкали к размышлениям о вере. Я сотрудничал по краеведению с газетой Воскресенского района «Коммунист». И вдруг в феврале меня попросили в редакции: «В год празднования тысячелетия Крещения Руси нам надо в одном-двух номерах дать материалы. Напиши, как это было. Нигде ничего путного прочитать невозможно, везде сплошная атеистическая пропаганда». Нормальных исторических работ на эту тему действительно не было. Я поехал в Историческую библиотеку в Москве, там стал читать летописи, дореволюционные труды русских историков. Написал в итоге для газеты достаточно объёмную статью — её разместили в двух номерах в «подвале» — о выборе веры, о взятии Херсонеса, о значении Крещения. На статью было огромное количество положительных откликов.

— Газета «Коммунист» стала проповедовать?

— Они воспринимали это как просвещение, может быть, даже галочку поставили на счёт атеистической пропаганды. А я начал погружаться в тему, хотел познакомиться с верой. Решил посмотреть на ночную пасхальную службу 1988 года. А для этого надо было ехать на электричке 20 минут и там оставаться. Обратная электричка шла в половину пятого утра. Это был самый главный рискованный поступок, потому что если бы меня задержали и сообщили в институт, то отчислили бы. 

Ближайшая действующая церковь была в Бронницах. Туда я и поехал. Огромное количество народа. Вне ограды храма молодёжь курит, сквернословит, ждёт крестного хода. У церковных ворот наряд милиции. Два милиционера стоят. Пропускают пожилых людей. Я хочу пройти туда, в храм, на службу, а они на меня смотрят и говорят: «Ты чё, верующий что ли?» Пришлось сказать, что, да, верующий, и меня пропустили, не спросили, кто я, и ничего не записали. Я впервые там почувствовал пасхальную радость. Ничего не понял, но от алтаря шли какие-то волны из восклицаний «Христос воскресе!» и «Воистину воскресе!». Они буквально физически накатывали на меня. Независимо от того, что господствовал научный атеизм, это было реальностью. 

***

Следующий шаг на пути веры был связан с моей любовью к Наталье Борисовне, моей супруге. Я проводил раскопки в Коломне, она была директором музея, и надо было сотрудничать, сдавать находки. Потом при музее создали отдел. Она мудро, потихонечку стала разворачивать меня к Богу. Надо сказать, что я был человеком очень упрямым, свободолюбивым. Сейчас-то я пообтесался. Она была верующей, прошла катехизацию у отца Георгия Кочеткова. Учась в РГГУ, она слушала публичные лекции отца Александра Меня. Она и привела меня на открытые встречи. Это был 1995 год. В том же году мы решили пожениться, и она поставила условие: давай сделаем с тобой годичную помолвку. И вот мы поехали к отцу Георгию. Это было в начале июня 1995 года. Первая встреча с отцом Георгием оставила неизгладимое впечатление. Он тогда был моложавый, но с огромными очками с толстыми линзами. Мы перед ним встали, и Наташа рассказала, что я её избранник. Отец Георгий меня рассматривал примерно минуту молча из-под своих толстых стёкол. У меня дрожь пошла, потому что было ощущение, что он меня как будто рентгеном просвечивает и видит всю мою подноготную. Отец Георгий на меня смотрел-смотрел. Не знаю, что он подумал в то время — это осталось тайной. Скорее всего, сейчас он уже и сам не помнит. Но я понял, что это очень необычный человек.

***

— Кого вы считаете своими учителями?

— С учителями мне везло. По жизни встречались люди, которые горели своим делом, трепетно относились к профессии, не халтурили. В начальной школе я учился в большом колхозном здании из огромных дубовых брёвен, очень просторном. Тогда детей в сельских школах было уже немного. В моём классе учились десять человек. Три класса сидели на разных рядах, и на всю школу была одна учительница. Она же была и директором. Мастерски вела детей от одного класса к другому. Спрашивала всех, нельзя было не подготовиться, потому что людей было мало. Так что в начальной школе мы получили такую базу: учиться и трудиться. А в средней школе мне встретились два замечательных преподавателя, которые привили любовь к истории. Они настолько горели на занятиях, что невозможно было не откликаться на это, быть равнодушным. 

В институте мне тоже попались очень сердечные и профессиональные преподаватели. Но основным учителем по жизни стал Валентин Лаврентьевич Янин, академик из МГУ, к которому я поступил в аспирантуру. Он меня, так сказать, как провинциала забрал к себе. Меня на третьем курсе пригласили сделать доклад на кафедре археологии по результатам раскопок 1990 года. Я рассказал итоги и как будут идти раскопки дальше. Валентин Лаврентьевич «положил на меня глаз» и стал моим научным руководителем.

Валентин Лаврентьевич раз в неделю собирал на семинар своих учеников, интересующихся, мы делали доклады, и это была настоящая лаборатория научно-творческого поиска. Нас приучали к дискуссии, прививалась культура ведения научных мероприятий. Этот семинар был очень демократичным, на нём выступали все — и студенты, и академики. Из этого семинара выросло много докторов наук, несколько академиков. Мы поддерживали отношения с Валентином Лаврентьевичем до конца его жизни. Благодаря ему я понял, что свечка от свечки зажигается. Надо соприкоснуться с людьми, которые покажут тебе какой-то образец и «зажгут». Сейчас я расцениваю это как подарок в жизни, дар Божий.

***

— Когда и как вы познакомились со Свято-Филаретовским институтом?

— В 2008 или 2009 году мне поступило предложение стать председателем Государственной экзаменационной комиссии. И я подумал: почему бы и нет. Про Институт я слышал то, что он хоть и маленький, но там совершаются важные вещи. Решил посмотреть, какие там студенты, преподаватели, какого качества пишут работы. Приехал я в первый раз на Покровку, а там всё такое миниатюрное… До этого мы там собирались несколько раз на агапах со Свято-Георгиевским братством. Мой-то вуз был средним по величине, а есть ведь вузы-гиганты. Я как-то был в Горном университете в Петербурге. Там у преподавателей шитая форма с золотыми шевронами, есть своё строительное управление, своя клиника, свои базы отдыха на Черном море, пансионаты и так далее. С этой точки зрения Свято-Филаретовский институт — карлик. Но было интересно, а что же он собой представляет. Мне привезли работы перед защитой, я их посмотрел и понял, что они неформальные. Это было самое главное впечатление. Мы знаем, как студенты учатся, причём везде, как они относятся к учёбе. Кого-то тянут за уши. Есть у нас такое — «заушное» образование. Меня поразило отношение к учёбе в СФИ. И преподаватели, и студенты — все очень серьёзно относятся к обучению, глубоко, прочувствованно. Поэтому я решил, что все дни буду присутствовать очно на защитах. Можно было не ездить, это очень распространённый вариант. Председатель комиссии просто подписывает дипломы, которые ему привозят по месту жительства, при этом получает зарплату за восьмичасовой рабочий день, и ещё положено оплачивать три недели.

Десять лет я был председателем ГЭК и ни разу не пропустил защиты. Бывали опоздания на полдня, но я всегда стремился приехать и посмотреть, как это происходит. Для меня это было очень ценно и важно. Понял, что это образование — не профанация. Оно серьёзное, для жизни, для укрепления веры. В дипломных работах всегда есть научная составляющая, в каждой есть элементы исследования. А у нас в вузах какие требования к бакалаврским? Надо написать обычный реферат, обобщить прочитанное и свой взгляд представить. Поэтому отношение к Институту формировалось как к достойному вузу. Я об этом всем рассказывал, что СФИ — это серьёзное место работы и учёбы. 

***

В августе 2019 года на Преображенском соборе отец Георгий и Дмитрий Сергеевич предложили мне подумать о том, чтобы стать ректором СФИ. Приближалось 70-летие отца Георгия, и он начал постепенно передавать преподавательские и административные обязанности другим людям. Я понимал, что это был риск для отца Георгия. Он переживал не меньше моего как основатель и духовный попечитель Института. Это ведь его детище. Я согласился. 15 января 2020 года появился приказ о назначении.

— Помню этот момент. Что для вас значила работа в Институте? Что, на ваш взгляд, удалось сделать?

— Я всё больше и больше понимаю, что всё, что было до этого, было подготовкой к этому. Надо сказать, что я воспринял — и по-прежнему воспринимаю — свою работу в СФИ как служение. Я видел, что и для других людей здесь это служение или элемент служения. Наверное, был промысел в том, чтобы случилось так, как случилось. После назначения я много размышлял, что делать. Можно было проводить восьмичасовой рабочий день в Институте, заводить свои порядки, знакомиться с каждым отделом, влезать во все дыры, щели. Но я подумал, что вряд ли стоит так этим заниматься, потому что не я это создавал. Духовную атмосферу, уклад, отношения ломать негоже. Поэтому я выбрал очень мягкий стиль. Может быть, был дефицит моих появлений в СФИ. Но ректорат, учёные советы, важные совещания, где решались принципиальные вопросы, проходили всегда с моим участием. Мне очень важно, что ничего не было сломано, всё было сохранено. Высшее образование — это прежде всего преемственность. Надо сохранять уникальный дух, он есть почти в каждом вузе. Какой он — это отдельный вопрос, но он есть. Важно и то, что у СФИ продолжились естественный рост и развитие. Институт получил государственную и церковную аккредитацию, а это базовые вещи, так же как стимулирование научной работы. Нужно и доброе слово сказать, кого-то поддержать, чтобы в коллективе были не тяжёлые отношения. Руководитель не должен быть как Иван Грозный, взашей кого-то гонять, орать, голос повышать. Мне такой подход к управлению претит до глубины души. Я слышал, как в высших кабинетах женщины ругались нецензурной бранью на подчинённых, и меня это сильно коробило. Я пообещал себе, что не позволю грубого слова сказать в чей-либо адрес. 

***

— Как бы вы в двух словах выразили своё жизненное призвание, за что особо хотели бы Господа Бога поблагодарить?

— А я хочу сказать: славу Богу за всё! Я принимаю Божий промысел о себе. Благодарю Бога за то, что было, и за то, что есть. Особенно Ему благодарен за людей, которых Он послал мне на моём жизненном пути. Человеку интересен другой человек. Я с трудом воспринимаю отшельническое христианство. Христианство — это прежде всего общение. Это смотрение друг другу в глаза. Это взаимопроникновение душ. Это радость во Христе о брате и сестре. Этого так не хватает в этом мире. И это такая драгоценность. Вот всё это надо ценить, благодарить Бога за это. Я не большой молитвенник и не большой аскет. Но я очень ценю живые отношения с Богом и с людьми. В этом и есть жизнь. Я очень надеюсь, что жизнь будет вечной для нас всех, будет иметь продолжение.

Беседовала Марина Наумова