Митрополит Каллист (Уэр): для литургии главное не священник и не храм, а собрание

Православной евхаристической экклезиологии без малого уже почти век. Каковы её главные итоги на текущий момент и с чем вы связываете будущее церкви?

Митрополит Каллист: Я хотел бы подойти к этому вопросу шире. В прошлом большинство православных жили в ситуации государственной или национальной церкви. Так было в России до 1917 года, в других странах до 1945 года и так, до некоторой степени, остаётся до сих пор в Греции или на Кипре. Но дни национальной, государственной церкви ушли, Византийская империя больше не существует.

Мы как христиане не можем больше ожидать, чтобы государство поддерживало нас и помогало нам, и не можем зависеть от власти. Мы как христиане не можем ожидать, чтобы полицейский или директор школы выполнял за нас нашу работу. В прошлом система высшего образования была во многих странах под контролем церкви. Этого сейчас нет. Во многих странах церковь отделена от государства.

Это означает, что то, что сегодня действительно важно – это приход. Церковь выживет и будет сильной в будущем там, где есть живой и активный приход. И самое важное из того, что делают прихожане – это совершение воскресенье за воскресеньем божественной литургии. И я за частое причастие, а не эпизодическое, и всегда с духовной подготовкой. При этом надеяться можно на такие приходы, где люди приходят к началу службы, а не к концу, к причастию.

У прихода много видов общественной и благотворительной деятельности, но литургия – это источник всего. И если мы спросим, что такого делает церковь, чего более никто не может делать, ответом, конечно, будет совершение евхаристии. Церковь – это евхаристическое собрание. Она становится самой собой через совершение божественной литургии и через причастие святым телу и крови.

Да, у нас есть и монастыри, они тоже важны. Но приходы – это более существенно. Поэтому ради будущего православной церкви мы должны молиться, чтобы наши приходы были живыми евхаристическими центрами. Это будет означать, что у нас сильная церковь, рассчитывающая не на помощь государства, а на жизнь приходов. Это важно сегодня как никогда в прошлом, как никогда с IV века. Для меня это фундамент жизни церкви, и её будущее связано с тем, чтобы иметь сильные евхаристические центры на приходском уровне.

Достаточно ли для членов прихода только совершать евхаристию?

Митрополит Каллист: Да. Литургия – это источник, дающий жизнь в отличие от всего другого. Но конечно, церковь и приход не должны рассматриваться в узком смысле как сообщество для осуществления культа или сообщество, направленное само на себя. Мы должны нести в мир дух литургии, надежду и радость, которые евхаристия нам даёт.

В конце литургии мы говорим: «С миром изыдем!» (по-русски: «Пойдём в мире!» – ред.), но это не означает, что служба завершилась и можно, наконец, пойти и выпить чашечку кофе. Это означает, что да, литургия завершилась, но «литургия после литургии» сейчас должна начаться. И под «литургией после литургии» я подразумеваю, что мы должны идти вовне, в мир – и на уровне личностных действий, и на уровне организаций, – и пытаться преображать общество, и поэтому вне литургии все наши усилия должны быть нацелены на борьбу с непросвещённостью, болезнями и бедностью. Вне литургии все наши надежды должны быть направлены на то, чтобы создавалось лучшее общество.

В этом смысле я не рассматриваю евхаристическую экклезиологию как нечто направленное внутрь себя. Если бы евхаристическое собрание было просто чем-то направленным на себя, оно было бы неполноценным, ущербным. Оно должно быть направлено вовне. В духе литургии мы должны идти в мир и приносить новую надежду. И это означает активные действия.

Вдохновлённые литургией, мы должны учиться, учить, писать, приносить свет и знание туда, где есть непросвещённость. Кроме того, учитывая, что мы люди и состоим не только из души, но и из тела, мы должны помогать людям по плоти везде, где есть бедность, болезни. Мы должны стараться преобразить всё это в евхаристическом духе. Поэтому литургия означает самый широкий спектр общественных действий, начиная с личного уровня и заканчивая самым организованным.

Но нехристиане также превосходно работают в направлении познания и просвещения, и также борются с бедностью и болезнями. Мы не должны говорить, что мы как христиане единственные, кто это делает. Но мы это делаем по определённой причине: по причине дара, который дал нам Христос на евхаристии. Поэтому у нас особый мотив: Христос умер за нас на Кресте и воскрес из мёртвых – это то, что мы вспоминаем каждый раз, когда совершаем евхаристию, и это то, что вдохновляет нас идти в мир и помогать людям в духе евхаристии.

Вы назвали приходы основой будущего церкви. Что вы понимаете под приходами? Ведь мы видим столько примеров, когда приходы были разрушены по тем или иным причинам: возьмём приход митрополита Сурожского Антония, основная часть которого вынуждена была уйти в другой храм, когда он умер. В каком смысле следует понимать слово «приход»?

Митрополит Каллист: Под словом «приход» я понимаю прежде всего пространство, где совершается божественная литургия. Это хорошо, когда у прихода есть свой собственный храм и когда он большой и красивый, мы можем радоваться этому. Но часто в XX веке, во времена гонений христиане теряли свои храмы, и им приходилось совершать литургию в потаённых и секретных местах, в камерах заключения, в теплушках, спрятавшись. Поэтому здания церкви – это вторичное.

Опять-таки было бы идеально, если бы в каждом приходе был священник, работающий там на полную ставку, или несколько священников. Но в XX веке во многих местах, особенно во времена гонений, христиане вынуждены были выживать без постоянного священника. Священник мог приходить лишь изредка, с большими перерывами. Но они всё равно смогли выжить, и даже если они не могли совершать литургию, они всё равно могли проживать евхаристическую жизнь в своих сердцах.

Поэтому когда мы думаем о приходах, мы не должны преимущественно думать о внешних проявлениях религиозности. Да, священник нужен для совершения евхаристии, но священники – это ещё не церковь. Церковь – это все мы, вы и я, все мы будем общаться друг с другом в теле и крови Христовых. Суть прихода не в том, чтобы иметь совет и избранных членов совета, это всё второстепенно, суть – в совместном участии в евхаристии.

Можем ли мы говорить о приходе как об общине?

Митрополит Каллист: Приход – это община людей, которые собираются вместе и имеют общение в святых таинствах.

С этим вы связываете надежды и будущее церкви?

Митрополит Каллист: Да, именно. Те, кто пережил опыт Русской церкви в безумных событиях 1917 года, потеряли все свои доходы, были лишены всех своих материальных ресурсов, церкви закрылись. Но общины продолжали существовать, вера оставалась в сердцах живых людей. Поэтому церковь – это живые люди, и приход – это живые люди. Это важно. Значение имеют не институции, а люди.

Некоторые люди до сих пор рассматривают церковь как часть государства, как государственный институт. Как мы можем изменить такой подход?

Митрополит Каллист: Это правда, что в прошлом, в Византии и поствизантийском мире, в России церковь со многих точек зрения была государственной структурой. Государство поддерживало церковь финансово. Государство поддерживало систему образования, в рамках которой преподавалась христианская вера. И государство часто вмешивалось в назначение епископов, контролировало церковь таким образом, что это не всегда было полезным для церкви. Однако с этим покончено. В XX веке в разных странах традиционная связь между церковью и государством была ослаблена или даже совсем исчезла.

Мы должны принять и тот факт, что сегодня только совсем незначительное меньшинство людей ходят в церковь. Трудно подсчитать число, но даже в такой стране как Греция число людей, которые каждое воскресенье находятся в церкви составляет лишь небольшую часть от всего населения. И определённо такая же ситуация в России.

Но я не думаю, что нам следует пытаться вернуться в прошлое. Во многих местах христиане испытывают определённую ностальгию по государственной церкви, я встречал это и в России. Не думаю, что будущее церкви состоит в этом.

Беседовала Арина Филиппова. Оксфорд. Специально для сайта СФИ