Храм сшей сам

У нас нет археологических свидетельств о том, что собой представляла Скиния – переносная палатка для жертвоприношений и хранения Ковчега Завета, предшественница и прообраз Иерусалимского храма. Как и Храм, археологические источники о котором ничтожны, Скиния скорее доступна нам в виде «словесной иконы». В Библии её описанию отведено тринадцать глав книги Исход и несколько глав в книгах Левит и Числа. Это в разы больше, чем написано о постройке и восстановлении Храма и на порядок превышает объём библейского текста о сотворении мира. 

Вместе с тем, характер этих свидетельств скорее напоминает инструкцию по сборке и эксплуатации, чем художественное описание или чертёж. «Подробно и долго описывается не результат – построенное помещение Скинии – а процесс её создания: сначала Бог диктует Моисею, как нужно устроить Скинию, какими должны быть священнические одежды, затем рассказывается, как народ это всё выполняет. Но нам нигде не говорят: вот они закончили, давайте посмотрим, что получилось», – замечает Лидия Чаковская. 

«Гезамткунстверк» (буквально переводится с немецкого как «объединённое произведение искусства») в названии доклада отсылает к преодолению раздробленности видов искусства – идее, занимавшей в XIX веке теоретика архитектуры Готфрида Земпера и композитора Рихарда Вагнера. Музыка, драма, танец, архитектура и другие искусства должны были стать в театре единым смысловым и эстетическим пространством, как, по их мнению, это было в античности. Доступные описания Скинии, считает Лидия Чаковская, представляют мысленному взору синтез, подобный тому, о котором мечтали Земпер и Вагнер, а может быть и античному театру.

Намеренно анахроническое применение понятий «гезамткунстверк», «синтез искусств» к временам создания Скинии, когда, кажется, ещё можно говорить об искусстве как органическом целом, призвано также подчеркнуть коллизию, порождённую второй библейской заповедью. «Библейский запрет на изображение искусственно делит искусства на разрешённые и запрещённые, – говорит Лидия Чаковская. – Это ситуация очень сложная, особенно для древней культуры. У тебя запрет на изображение – а тебе храм нужно сделать! Как это возможно?» 

Своеобразный и, вероятно, уникальный для своего времени дизайн Скинии, как он запечатлён в доступных нам «вербальных иконах», в большой степени формируется этой коллизией, подчёркивает исследовательница. Временные искусства (музыка, танец, драма, чтение) как бы компенсируют ограничения пространственных (архитектура, живопись, скульптура), берут на себя функцию демонстрации священного пространства, претендуют на роль архитектуры. 

Существенную роль в этом синтезе играют ткани, текстурам, размерам и цветам которых в библейском описании уделено огромное место. Они работают одновременно как на пространственный, так и на временной ритуал. «В Скинии есть пространство, но нет архитектурных характеристик, есть интерьер, но нет экстерьера – существуют только ткани, натянутые на шесты, и условное деление пространства на двор, шатёр и Святая святых, которое создаётся не стенами, камнями, колоннами, как у нормальных людей, а при помощи тряпочек или дыма благовоний», – говорит Лидия Чаковская. Этот сплав, в котором временные искусства особым образом организуют, подчиняют себе пространственные, подчёркивает театральную природу храмового действа. 

Подчинённость пространственных архитектурных форм временным (семидневному циклу священнического служения и т.п.) сохраняется и в Иерусалимском храме, хотя его монументальные формы трудно сравнить с походным устройством переносной палатки. Эта привязка к времени отличает Иерусалимский храм от храмов Египта и Месопотамии, смысловое пространство которых апеллирует к вневременности, вечности. 

Нехарактерна для других ближневосточных культовых сооружений, где обычные люди не имеют никакого доступа к действиям священника, и особая связь сакрального пространства с жизнью народа. Весь народ не только участвует в сборе средств на строительство и создании храмовых принадлежностей, но и знает их назначение и смысл, а главное – участвует в священном ритуале и особым образом готовится к нему. И жрец, в отличие от соседних культур, в библейском повествовании – не функция, а личность, присягнувшая на личную верность Яхве, которая, даже поставленная на это служение, может совершить ошибку и тогда окажется исключённой из храмового действа и из среды народа. Иными словами, в этом священном театре важен не только сценарий, но и личность исполнителя – живого соучастника всего действа. 

Акцент на интерьере более, чем на экстерьере, на процессе более, чем на результате, на зрелищности, звуковом сопровождении (многосоставные одежды священников звучат в процессе богослужения) и участии народа выделяет уже походную Скинию и сохраняется в Храме. Все эти черты, по мнению Лидии Чаковской, уподобляют Скинию, а впоследствии и Иерусалимский храм, особому типу архаического театра, исследованному Ниной Брагинской на примере театра Древней Греции, в котором «вещи выступают как протагонисты, а не как реквизит, бутафория или декорация, и это вещное действие раскрывает серьёзные космогонические и философские темы». 

Семичастная структура божественных инструкций по устройству Скинии вызывает ассоциации с рассказом о сотворении мира: текст о возникновении Скинии из небытия произносится и звучит, как когда-то семью божественными речениями взывался к бытию тварный мир. «В начале книги Бытия описывается, как Бог приводит огромный мир из хаоса в гармонию, а в главах о Скинии – как человек приводит из хаоса в гармонию небольшое переносное пространство, – говорит соорганизатор проекта «Современная библеистика» старший преподаватель СФИ Глеб Ястребов. – При этом сотворение мира занимает чуть больше одной главы. А тут раз в десять больше материала, причём он повторён дважды. Диспропорция удивительная». 

По мнению Лидии Чаковской, это объясняется тем, что «когда библейский автор писал о творении мира, он чувствовал, что находится в густом контексте окружающих культур с их космогониями, и ему нужно было максимально чётко, кратко изложить библейское видение, сказать главное: о творении мира из ничего, о творении мира семью речениями – всё. Всё, что нам надо знать о Боге, человеке и о мире, там сказано. А в случае со Скинией приходится всё разжёвывать, ведь ничего похожего в окружающем мире нет». В каком-то смысле всё Писание после рассказа о сотворении мира можно рассматривать как повествование о творении избранного народа, считает исследовательница. Поэтому Скиния и связанный с ней ритуал, выражающие откровение о том, что Бог хочет жить среди этого народа, и начинают занимать такое большое место. 

Интересно, что Готфрид Земпер через несколько тысячелетий на свой лад воспроизвёл эту библейскую интуицию о том, что культура начинается с ремесла как общего действа, которое превращается в великий ритуал, способ говорить о запредельном. Земпер считал, что искусство строительства выросло из изначально цехового искусства прядения, напомнила Лидия Чаковская. 

Акцент на богослужебном собрании и общем действе, его ритуальная выразительность, доминирование временного фактора над пространственным сохраняются и в христианском храме. «Но прямые параллели всё-таки не работают, – считает заведующий кафедрой богословия СФИ Александр Копировский. – Хотя бы потому, что внутрь Скинии, как и внутрь ветхозаветного Храма, народ не входил, а в новозаветном храме, как бы пышно ни было организовано пространство и богослужение – священники и народ, стоящий внутри храма, составляют часть этого храма, причём главную. Внешний вид его может быть каким угодно, его может и не быть: можно молиться и в поле, и в сарае». 

Вместе с тем «икона Скинии» и её интерпретация в представленном докладе «звучит внушительнее любых визуальных реконструкций, которые, как правило, обедняют восприятие», считает Александр Копировский. «Может быть, этот мысленный образ очень сильно отличается от реальности, – добавил он, – но перед ним хочется просто помолчать».