Как возможно единство Церкви

Круглый стол с участием протоиерея Джона Бэра, профессора Петроса Василиадиса, священника Георгия Кочеткова, священника Штефана Липке S.J., пастора Евангелическо-реформатской церкви Швейцарии Мартина Хёгера завершил XIV ежегодную научно-богословскую конференцию «Современная православная экклезиология: богословские основания единства Церкви».

О какой церкви мы говорим

По мнению доктора теологии протоиерея Джона Бэра, когда мы говорим о Церкви и о церквах, важно спросить себя, что мы имеем в виду. «Мы говорим о конфессиях? Если мы их объединим, станет ли Церковь единой? Это огромный вопрос, – считает отец Джон. – Когда апостол Павел основывал церкви, это были отдельные общины, между которыми не было никакого единства – они даже не были знакомы, и с самого начала была необходимость как-то их объединять. И апостолы стали писать послания, ездить к ним, налаживать материальную и другую взаимопомощь».

«Мы сегодня применяем слово “церковь” к национальным институтам, которые координируют общины в конкретном месте. Такая координация нужна, но в Никео-цареградском символе говорится о вере в одну святую соборную и апостольскую Церковь – и вряд ли те, кто вывел эту формулу, подразумевали под единой Церковью то, чего они достигли, съехавшись вместе в один город на собор», – говорит отец Джон.

Основатель Свято-Филаретовского православно-христианского института кандидат богословия священник Георгий Кочетков также уверен: когда мы говорим о единой Церкви, надо уточнять, какую Церковь мы имеем в виду. «Церковь одна, но исторически сложилось, что её границы стали двоиться, троиться – так что мы различаем мистические, мистериальные и канонические, или юрисдикционные, границы, – говорит отец Георгий. – Это разные измерения, хотя это границы одной и той же Церкви. И нужно особое усилие, чтобы привести их к большему соответствию».

«Есть некоторые презумпции, с которыми нам нужно согласиться, – считает отец Георгий Кочетков. – Во-первых, нет людей или тем более институций, которые знают всё о Боге Отце, о Христе, о Духе Святом, или о Церкви, о мире, о человеке. Таких нет даже среди святых – исключением может быть только Господь наш Иисус Христос. Во-вторых, нет людей непогрешимых. И если мы в чём-то согрешаем не только лично, но и как церковное собрание, значит нам нужно покаяние. Эта мысль на нашей конференции уже звучала, и я бы добавил к сказанному только один момент: оно нужно и сверху, и снизу».

Больше страхов, чем богословских разногласий

Уже более ста лет богословы всех конфессий находятся в тесном общении и взаимодействии, многое обсуждено и напряжение в разногласиях снято. Нам всё труднее найти такие противоречия, которые доходили бы до разделений в вере, а не были теми «ересями», разномыслиями, которые апостол Павел считал нужными, «чтобы открылись искусные» (1 Кор 11:19).

Главное, что мешает единству – большой крен в законничество и Ветхий Завет, и даже иногда в язычество, а также слишком сильная связь с политическими интересами и структурами, уверен отец Георгий Кочетков. «Серьёзных разногласий в богословских вопросах у нас с Католической церковью, можно сказать, не осталось, – говорит он. – Да, есть много культурных, исторических особенностей, но с тех пор, как Ватикан объявил, что не обязательно юрисдикционное единство, не нужно подчиняться папе, достаточно евхаристического единства и единства в основах веры и жизни – православные вздохнули с облегчением».

Вместе с тем по-прежнему существует много страхов. «Они не всегда обоснованы, но распространены, – говорит отец Георгий. – Православных может пугать излишняя централизация католиков, призрак “культа папы”, деление церкви на учащую и учащуюся. Но от клерикализма ничуть не меньше страдает наша Русская православная церковь. Когда же речь заходит о протестантах, кто-то может обратить внимание на индивидуализм, или слишком внешнюю социальную активность, или “микропапизм”, когда мнение одного человека – это истина в последней инстанции. Из этого могут сделать вывод о недостаточном духовном единстве и даже стремлении к нему. Это всё не богословские вопросы, но то, что реально мешает братскому общению».

«Как православный человек, воспитанный на негативной идентичности от противного – “мы не они”, когда я стал общаться близко с братьями евангеликами, с католиками – я удивился не просто тому, как мы близки, а насколько одинаково мы мыслим в самых главных вопросах, – говорит почётный профессор Университета им. Аристотеля доктор богословия Петрос Василиадис. – Да, для православных литургическая практика и единство законов веры, молитвы и жизни очень важны. Но и на литургии перед символом веры мы слышим возглас: “Возлюбим друг друга!” Для меня это значит, что наше общение с братьями и сёстрами, в том числе из других конфессий, стоит в приоритете, это условие того, чтобы мы могли в полноте исповедовать свою веру».

«Приведу пример. У католиков сейчас идёт Страстная седмица, а мы, православные, будем праздновать Пасху через месяц и думаем, что это правильно. Но это противоречит решениям и духу Никейского и других вселенских соборов, на которых подчёркивалось, что Пасху нужно праздновать вместе. Это было бы очень сильным явлением единства христиан, но мы этого не достигли, несмотря на всяческие усилия Всемирного совета церквей (ВСЦ) и наших просвещённых иерархов, которые пытались внести хотя бы этот вопрос в повестку Всеправославного собора», – говорит профессор Василиадис.

«Я должен признаться, что за очень редким исключением я не видел, чтобы моя церковь просила прощения, – говорит Петрос Василиадис. – И каждый раз, когда это публично делал папа Римский, меня это очень задевало – в такие моменты я вижу, что в моей собственной традиции чего-то существенного не хватает. А ведь метанойя, покаяние – это первый шаг к обретению единства Церкви». 

Директор католического Института святого Фомы в Москве священник Штефан Липке S.J. также уверен, что главное препятствие к единству между христианскими церквами связано не с богословскими противоречиями. «Опыт показывает, что в богословских вопросах со времён отцов-каппадокийцев всегда находились компромиссы, – говорит отец Штефан. – А вот о чём не удавалось договориться почти никогда – это по вопросам власти. Примеров тому много, вплоть до XXI века. И влияние государства здесь не так опасно, как стремление самой церкви к богатству, власти, земной славе и чести. Это тот соблазн, который отверг Христос в пустыне и о котором Достоевский писал как о проблеме католичества. Это действительно проблема Католической церкви, но я думаю, не только её. Поэтому нам и нужна постоянная метанойя – то есть проверка себя, насколько мир сей внутри нас берёт верх».

«Я согласен с отцом Джоном Бэром, что надо отдавать себе отчёт в том, что мы понимаем под Церковью, – говорит пастор Евангелическо-реформатской церкви Швейцарии Мартин Хёгер, с 1989 по 1996 год генеральный секретарь Швейцарского библейского общества. – Протестанты тоже исповедуют Церковь как тайну, в которую надо углубляться и в которой нужно жить. Есть иерархия истин, и в главном мы едины. По сути нас объединяет единая тринитарная вера, вера во Христа и Святую Троицу – здесь нет разногласий. Но я думаю, вы меня простите, если я дам список моментов, по которым нужен диалог».

Таинства в церкви или Таинство Церкви

«Первое – вопрос о младенческом крещении, к которому очень настороженно относятся баптисты, евангелики, пятидесятники, – продолжает пастор Мартин Хёгер. – Что касается смысла евхаристии – при обсуждении этого вопроса на ВСЦ мы с большим удивлением выяснили, как мы здесь близки! Был даже принят документ “Baptism, Eucharist, Ministry” (BEM), который показал, что между католиками, лютеранами и реформатами практически нет разногласий в понимании евхаристии. Но остаётся вопрос о том, кто может быть предстоятелем. Какова связь между служением епископа, предстоянием на евхаристии и служением единству на вселенском уровне? Ещё один вопрос – большинство протестантов признают служение женщин. Это апостольская традиция или изобретение протестантизма?» 

«По поводу служения и роли женщин – мы очень стараемся, – говорит профессор Василиадис, организатор десятков международных богословских дискуссий о женском служении в церкви и возрождении чина дьяконисс. – Но нам нужно время, чтобы хотя бы восстановить то, что на самом деле является традицией нашей церкви».

«Нам важно научиться жить при наличии разницы подходов и даже учения, мы должны быть готовы принять тех, у кого другая традиция, другая духовность, – уверен Петрос Василиадис. – Отец Георгий Флоровский говорил, что нужно, чтобы Восток и Запад друг друга дополняли, ведь истина едина. Конечно, можно вспомнить патриарха Афинагора, который говорил, что для единства Церкви надо всех богословов отвезти на какой-нибудь остров, и без них мы быстрее достигнем единства. И всё-таки я считаю, что важно нашу ответственность как богословов очень смиренно реализовывать. Без этого мы легко впадаем в разные формы идолопоклонства и религиозных заблуждений. Так важно просвещать свои церкви для обретения зримого единства!»

«Отец Александр Шмеман говорил, что Церковь – сама по себе таинство, а не институт, у которого есть таинства, – напомнил отец Джон Бэр. – Крещение и Евхаристия таинственно предвосхищают нашу реальную смерть как исполнение пасхальной тайны, а не институционально». По мнению отца Джона, в XX веке православные превратили евхаристическую экклезиологию в епископскую. «Мы перевернули всё с ног на голову, – говорит он. – Я так устал от того, что неправильно цитируют Игнатия Богоносца, говоря: “Где епископ – там Церковь”. Но он-то говорит: “Где будет епископ, там должен быть и народ, так же, как где Иисус Христос, там и кафолическая Церковь”. Мы Христа выкинули и получили епископскую экклезиологию».

Совместное причастие?

Одно из самых зримых проявлений отсутствия единства, с которым сталкивается каждый христианин – это невозможность причащаться с братьями и сёстрами других конфессий. «Это главное, что волнует людей, – говорит отец Штефан Липке S.J. – Церквей может быть много, но их может связывать то, что они признают друг друга и дают друг другу возможность причащаться. Но это моё личное мнение, официальная позиция Католической церкви несколько отличается. Там, где есть единство веры, единство Святого писания – там, на мой взгляд, может быть совместное причащение. Главное признавать друг друга и признавать евхаристию, и тогда, может быть, вопрос единства решится сам собой. Или он не будет решён никогда, если мы будем искать его только на административном уровне, зная, что по существу единство уже дано».

Отец Джон Бэр уверен, что в вопросе о совместном причастии, так же как и в вопросе о единстве Церкви, нужно быть внимательнее к смыслу слов: «Мы привыкли обсуждать условия, при которых можно подходить к одной чаше. Но я хотел бы напомнить о том, что значит подходить к чаше. Когда Христос говорит: “Можете ли пить чашу, которую Я буду пить?” (Мф 20:22) – это же значит умереть с Ним для мира! Все наши идентичности отступают на задний план, когда мы думаем о том, что значит подойти к этой чаше, что значит причащаться Христу, Его Жизни, Смерти и Воскресению – это же не абстрактные догматические понятия. Или что, слова Игнатия о таинстве бессмертия означают “если я принадлежу к этой религиозной группе, у меня будет бессмертие”? Мы опять всё перевернули с ног на голову!»

«Причащение Христу, Жизни с Ним, Его Смерти и Воскресению – действительно в центре евхаристии, – согласен пастор Мартин Хёгер. – Но это ведь не только в евхаристии, не только в причастии. Когда двое или трое собираются во имя Его, когда они живут в духе Блаженств Христа – Он с ними. Он присутствует в Своём слове, когда мы вместе его читаем или слушаем. Я по собственному опыту знаю силу этого присутствия Христа. Он присутствует в служении, в том числе когда мы служим бедным. Я думаю, что в этом главный акцент протестантской экклезиологии: Церковь там, где Христос, в том числе в таинствах и тайнах, – не только среди епископов!» 

«По вопросу о евхаристии протестантизм был долгое время очень разделён внутри себя – лютеране с реформатами не могли причащаться, – рассказал пастор Мартин Хёгер. – Но реформаты первыми в 1956 году сделали открытый алтарь – приняли решение причащать всех верующих во Христа как Спасителя. С тех пор разные протестантские церкви всё более открыты к евхаристическому общению друг с другом. Это значит, что изменения возможны. Конечно, протестантам ещё во многом нужно обрести красоту евхаристии, углубить свою евхаристическую духовность. Этому нужно придавать большее значение, это тоже служит христианскому единству».

«Прежде чем мы могли бы вместе разделить хлеб и вино у церковного алтаря, может быть, есть какие-то промежуточные формы, – добавил он, – например, агапические трапезы, когда братья и сёстры передают друг другу братину с вином и преломляют хлеб со словами “Христос посреди нас!”, как происходит в Преображенском братстве. Мне это очень нравится, и я стал это предлагать в наших экуменических собраниях. Это удивительный опыт».

«В одном моменте я не согласен с пастором Мартином Хёгером – что он называет это протестантской экклезиологией: где Христос – там и Церковь, – говорит отец Георгий Кочетков. – Это экклезиология, которую протестанты взяли у православных, но не отдали, а мы хотели бы ей тоже пользоваться. Это наша изначальная экклезиология – мы ещё называем её общинно-братской. Именно она была господствующей до середины II века, ещё до евхаристической. И таинства в ней понимаются как вся наша жизнь во Христе, а как не литургические собственно сакраментальные таинства, мистерии. Именно такое понимание мы встречаем в Новом завете: где Христос, где Дух Святой, где Святая Троица – там и Церковь!» 

«Если говорить о совместном причастии, у меня был такой опыт, – рассказал отец Георгий. – В начале 90-х годов, когда я был настоятелем Владимирского собора бывшего Сретенского монастыря, к нам всегда приходило много гостей, в том числе и католики. И я по совести не мог не предложить им причащаться вместе с нами. Если это были священники – они заходили в алтарь и причащались. Причащались и миряне, если желали. Но чтобы быть честным до конца, я им предлагал ответить на два вопроса. Первый – который я бы задал перед причастием и любому православному, если не знал его раньше – нет ли у него смертных грехов. А у тех, кто принадлежит к другим церквам, я пытался ещё выяснить, насколько этот человек настроен кафолически, считает ли он благодатными православные таинства и Православную церковь. И если да, то я не видел препятствий для совместного причастия, поскольку знал, что мы одной веры, ну а тех или иных согрешений достаточно у всех. Я понимал, что не все могут поддержать такую практику, но я не мог себя заставить делать по-другому, иначе это было бы не по совести, а это для священника, как и для любого христианина, принципиально важно».

«Да, это не было сослужение у престола, – говорит отец Георгий. – И я не знаю, как бы я поступил, если бы мне предложили встать у католического или протестантского престола и совершать вместе евхаристию. Правда, таинство брака мне приходилось совершать, стоя у католического престола в Милане – но это как раз к вопросу о браке между православными и католиками, который поднимал на нашей конференции отец Штефан».

Предстоятели, пророки, пророчицы

Противоречие, которое остаётся несмотря на более-менее общее понимание евхаристии, – вопрос о предстоятеле. «Во многом оно связано с вопросом об апостольской преемственности, – говорит отец Георгий. – Когда в Православной церкви говорят об апостольском преемстве, то почему-то имеют в виду преемственность рукоположений. Но это совсем не то же самое, что апостольское преемство в вере, надежде, любви, в духе и смысле христианской жизни! Без этого апостольская преемственность рукоположений не имеет никакого значения: всем известно, что из-под канонических рукоположений может выйти какой-нибудь черный боров¹, который будет разрушать церковь, а не созидать её. Преемственность рукоположений может быть только знаком, свидетельством, что есть преемство в вещах более принципиальных, более глубоких, – и это последнее преемство иногда нужно опознать как-то иначе. Тем более, что исторически доказать преемство рукоположений невозможно – все, кто занимается историей древней церкви, это знают». 

Стоит вспомнить, что в древности евхаристию могли возглавлять нерукоположенные пророки, о чём свидетельствует, например, «Дидахи» – памятник начала II века. «Да, сейчас вы скажете, откуда у нас пророки? Но мы же верим в Церковь, напоенную Духом Святым, а Дух Святой, по свидетельству Иустина Мученика, это дух пророчественный, – говорит отец Георгий. – Дух пророчественный есть – а пророков нет. А может, церковь просто разучилась видеть и стоит получше посмотреть? К слову, это вызывает ещё более страшный вопрос: а вдруг среди таких пророков окажется, простите, женщина…»

Вопрос о том, кто и кого может причащать, обращён к самой глубине нашего церковного опыта. «Очевидно, что мы этот опыт плохо знаем, – считает отец Георгий. – В советском ГУЛАГе вопрос взаимного причастия был решён однозначно – никто не спрашивал, какой ты конфессии. Перед лицом смерти и невинных страданий, которые так роднят, вместе причащались православные, католики, протестанты. И ни у кого это не вызывало никаких вопросов. Это было не единичным случаем, а правилом, которое, правда, тут же забылось, как только изменилось положение церкви в нашем государстве. Изменилось внешне, конечно – внутренне оно до сих пор не поменялось. Этот опыт надо помнить, если мы хотим реально решить те вопросы христианского единства, которые сейчас ставим».

Роль государства в деле единства

Государство, конечно, не заинтересовано в подлинном христианском единстве и единство церквей понимает по-своему – как фактор социальной и политической стабильности. «В Швейцарии религиозные вопросы относятся к ведению кантонов, – рассказывает пастор Мартин Хёгер, экс-президент Совета церквей кантона Во. – Например, в моём кантоне власти спонсируют экуменические проекты, объединяющие католиков и протестантов. Что касается Православной церкви, они хотят, чтобы Греческая, Румынская, Сербская, Русская церкви были представлены как единая группа. Таким образом, в этом кантоне Конференция православных церквей была создана специально чтобы выполнить это требование государства. Экуменические служения активно действуют в больницах, тюрьмах – государству это выгодно, и поддерживая такие служения, оно также спонсирует межцерковный, межрелигиозный диалог. При этом могут быть и проблемы, и напряжённости, потому что некоторые решения государства, наоборот, обостряют какие-то разделения».

«В так называемых православных странах – что, конечно, условно, всё-таки православная вера предполагает личное обращение, а не просто национальную идентичность, – мы не можем исключить людей, занимающих какое-то важное положение, из народа Божьего, – говорит профессор Василиадис. – И если режим не людоедский, более демократический, то невозможно считать, что наше христианское свидетельство не обращено к людям во власти. И надо отдать им должное, иногда они делают то, что должна была бы делать церковь. Иоанн Креститель говорил, что Бог может “из камней воздвигнуть детей Аврааму” (Мф 3:9). И это как раз такой случай».

«Вспомните императора Константина, который пытался объединить церковь – внутри империи и, конечно, ради блага империи, но тем не менее, – говорит отец Джон Бэр. – Правда, как только империя начинает называться христианской, возникает масса проблем. В Послании к Диогнету о христианах сказано: “Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужая страна”, – потому что их отечество на Небесах. Любая попытка манипулировать этим отечеством в интересах государства должна встречать в церкви очень сильное противодействие. В древности люди жизнь отдавали за то, чтобы поклоняться не государству и его богам, а Христу! А мы сейчас в этом отношении в очень сложное время входим, даже в Западной Европе».

По мнению отца Георгия, принципиально время изменилось в 1917 году, с окончанием полуторатысячелетнего периода альянса церкви с государством, который отец Сергий Булгаков назвал константиновским. «В Западной Европе он начал заканчиваться раньше, может быть, с Французской революции, но для всех он закончился в 1917 году, – уверен отец Георгий. – Хотя некоторые смотрят на современные отношения церкви и государства и говорят: ну где же он закончился? Конечно, по-своему государство не хочет его заканчивать, поскольку все государства хотят, чтобы церкви так или иначе работали на них. Но и церкви, особенно древние, по преимуществу Православная, Католическая и старые протестантские, чрезвычайно связаны с государством».

«Хоть мы и ценим всё, что открывал Господь на протяжении константиновского периода, мы этот период оцениваем скорее негативно, – говорит отец Георгий. – Было большой ошибкой предоставить императору Константину право председательствовать на Вселенском соборе: это был страшный грех, когда некрещёный человек в одеждах оглашаемого провозглашает “омоусиос”. Он-то исходил из других предпосылок, не очень церковных, пусть и хотел по-своему помочь церкви. Государство так или иначе связывает церковь и делает её ответственной за насилие, без которого никакое государство в мире никогда не обходилось и не может обойтись, – и церковь вынуждена нести этот страшный груз на себе. Насилия в истории церкви было слишком много, церковь подчас насильственно отрицала свободу совести».

По мнению отца Георгия, сегодня церковь внутренне заинтересована в свободе от государственного вмешательства и сама не должна вмешиваться в государственные дела: «Она должна достойно вести себя в обществе, в культуре – не господствовать над этими сферами, которые могут быть в большой степени нецерковными, не диктовать свои условия, а давать этическую оценку социальной и культурной жизни, но ни в коем случае не делать так, чтобы по наводке церкви кого-то сажали в тюрьму, как это бывает у нас доселе. Мы не должны опираться на силу государства больше, чем все граждане. Никаких привилегий для церкви не надо – ни налоговых, никаких. Для государства члены церкви должны быть такими же, как и все прочие прочие граждане. Мы должны скорее как свой долг осознавать свою жизнь в культуре, обществе, государстве – реагировать на нарушение правды и разобщённость».

«Церковь пока не научилась этого делать, – считает отец Георгий. – Ей не дают, но и она не очень хочет. Чтобы быть собой, церковь должна стать образцом свободы. Да, это будет часто некомфортно – государство этого не любит, а идти на мученичество не все могут, и мы не можем требовать этого от других – только от себя».