Опыт молитвы в Православии и Католицизме

«Как бывает правильно поставленный голос, так бывает и правильно поставленная душа», – писал священник Александр Ельчанинов [1, с. 75]. В православии правильно поставленная душа рождает в себе такой строй, который именуется странным словом – радостопечалие: печаль – потому что есть зрение своих грехов, а радость – потому, что есть изнесение их пред лицо Спасителя [2, c. 295]. Еще одно характерно православное слово, говорящее о том же умении сопрягать в единое звучание разные и даже как будто взаимоисключающие устроения души – это слово умиление. С. Аверинцев это грекославянское слово перевел на русский язык как «любовь с заплаканным лицом». Лествичник поясняет причину радости молитвенников: если присутствие любимого человека видимо всех нас изменяет и делает веселыми, радостными и беспечальными, – тем более возвеселяет присутствие Небесного Владыки, невидимо сходящего в душу. «Тогда и по наружному виду изъявляет светлость души», – заключает он [3, с. 262].

Говоря о картинах, украшающих западные храмы, свт. Игнатий (Брянчанинов) писал: «Так и видно, что живописцы были люди, вполне плотские, не имевшие ни малейшего понятия о духовном, никакого сочувствия к нему и потому не имевшие никакой возможности изобразить человека духовного живописью. Не имея понятия о том, какое положение принимают черты лица углубленного в свою молитву святого мужа, какое положение принимают его глаза, его уста, его руки, все тело его, они сочиняют в невежественном воображении своем произвольную, невежественную мечту, сообразно этой мечте устанавливают натурщика или натурщицу, и отличная кисть изображает на полотне совершенную нелепость, так, как красноречивейший оратор по необходимости должен был бы произнести самую бестолковую речь, если б заставили его говорить о предмете, вовсе неизвестном ему» [2, с. 294].

Различие картины и иконы – не просто различие двух художественных школ. В нем сказывается существенное расхождение именно молитвенного опыта. По мнению Л. Успенского, перед «реалистически-сентиментальными» картинами можно молиться не благодаря, но лишь – вопреки им.

Разница православия и католичества – это различное проведение границы между душевным и духовным: у нас она пролегает в разных сферах. То, что в православии есть еще лишь естественное состояние, в католической мистике воспринимается как уже благодатное. Западная картина и восточная икона зримо показывают эту разницу [4]. А. Лосев проявление этих внутренних различий видит в том, как «отличается умиленное видение иконного лика от нескромного осязания и зрительного взвешивания статуи» [5, с. 866].

И в богословии, и в мистике, и в музыке многое из того, что Запад представляет как «духовно-благодатное», Восток сдержанно оценивает как «душевное», рукотворно-человеческое. Но отождествление душевного с духовным и есть состояние «мнения», прелести. Не только суровый аскет свт. Игнатий Брянчанинов чувствует привкус прелести в высших проявлениях западной мистики, но и тот же Лосев пишет о «явной и принципиальной прельщенности этого (католического) опыта тварью» [5, с. 858].

Духовные авторитеты Запада настойчиво рекомендуют тот путь духовного делания, который категорически запрещают духовные учителя Востока. Речь идет о том, как должен держать себя человек во время молитвы. Как человеку защитить себя от того, чтобы незаметно для себя самого начать молиться… себе самому. Задолго до Фейербаха и Фрейда христианская мысль знала, что человек способен сам создавать объекты своего религиозного поклонения. Человек способен спроецировать свои страхи и надежды «вовне», сделать их отчужденными от самого себя, сублимировать и вознести на «небеса». Человек может сам спровоцировать в себе такие психические состояния, которые он будет склонен рассматривать как пришедшие к нему извне, как откровение и благодатное посещение. Человек выступает творцом своего религиозного опыта.

Опытным путем Отцы пришли к некоторым конкретным советам, помогающим отличать опыт чисто человеческий от того опыта, в котором человеческое оказывается пронизано Божественным. Один из этих советов – не заниматься самовозбуждением. Не провоцировать в себе какие-либо острые «религиозные» переживания. Не искать видений и чудес. Держать в узде воображение. И поэтому во время молитвы надо строго воздерживаться от того, чтобы представлять себе какие-либо зримые картинки. «Если допустите образы, – предупреждает свт. Феофан Затворник, – то есть опасность начать молиться мечте» [6, с. 25].

При православной молитве не виды, не образы, а смыслы, постигаемые умом и переживаемые сердцем, делаются предметом рассмотрения. Противоположную практику православные подвижники считают крайне опасной. Путь саморазжигающих медитаций и их итог православный мистик преп. Симеон Новый Богослов описывает так: «Он возводит к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем Божественные совещания, небесные блага, чины святых ангелов, селения святых, короче, собирает в воображении своем все, что слышал в Божественном Писании, рассматривает это во время молитвы и всем этим возбуждает душу свою к Божественному желанию и любви, иногда проливает слезы и плачет. Таким образом мало по малу кичится сердце его, и он мнит, что все, совершаемое им, есть плод божественной благодати к его утешению, и молит Бога, чтобы всегда сподобил его пребыть в этом делании. Это признак прелести» [7, с. 329-330].

Католическая молитва предполагает вызывание в уме и удержание в памяти некоего зримого образа. Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов и почитаемый католический святой, предлагает, например, следующую медитацию: «Представить мысленно огромные языки пламени и души как бы заключенные в раскаленные тела. Услышать упреки, плач и вопли, предание проклятию Иисуса Христа и святых Его. Почувствовать запах дыма, серы, разложения и гнили. Представить, что мы сами осязаем этот огонь. Вспомнить души, пребывающие в аду, благодарить Господа за то, что Он не попустил мне окончить жизнь здесь» [8, с. 39]. Это упражнение рекомендуется делать за час до ужина. Есть, конечно, и иные предметы для медитаций. Можно представить себя воспринимающим благоухание Девы Марии в раю. Можно поставить себя рядом с апостолами на горе Преображения. Можно представить себя следующим Via Dolorosa следом за Христом.

Слишком эмоциональная католическая медитация приводит к тому, что в область собственно религиозную вторгаются пробужденные ею человеческие эмоции, которым совсем не место в религии. И итог оказывается с точки зрения православного святоотеческого опыта просто пугающим. Анджела (сконч. в 1309 г.), в католичестве именуемая Блаженной, особо остро представляет себе страдания Христа. «Стояла я однажды на молитве, и Христос показал мне Себя наяву яснее. И тогда позвал Он меня и сказал мне, чтобы я приложила уста к ране на боку Его. И мне казалось, что я приложила уста и пила Его кровь, истекающую из бока Его и давалось мне понять, что этим Он очищает меня. И с этих пор начала я испытывать великое утешение, хотя от созерцания страстей Его испытывала печаль» [9, с. 75-76]. «Однажды взирала я на крест с Распятием на нем и, когда взирала я на Распятого телесными очами, вдруг зажглась душа моя такою пламенною любовью, что даже члены моего тела чувствовали ее с великою радостью и наслаждением. Видела же я и чувствовала, что Христос обнимает душу мою рукою, которая пригвождена была ко кресту, и радовалась я величайшею радостью… И иногда от теснейшего этого объятия кажется душе, что входит она в бок Христов» [9, с. 150-151].

Интенсивность такого рода созерцаний такова, что, например, мистический собеседник Анджелы говорит ей: «Был Я с апостолами и видели они Меня очами телесными, но не чувствовали Меня так, как чувствуешь ты» [9, с. 96]. Сама же Анджела столь живо переживает картины Страстей, проходящие перед ее глазами, что убеждена, что даже Дева Мария, стоявшая у креста своего Сына, не могла бы рассказать о них подробнее Анджелы [9, с. 135].

Вот характерный пример с Терезой Авильской. «Часто Христос мне говорит: Отныне Я – твой и ты – Моя. Эти ласки Бога моего погружают меня в несказанное смущение. В них боль и наслаждение вместе. Это рана сладчайшая… Я увидела маленького Ангела. Длинное золотое копье с железным наконечником и небольшим на нем пламенем было в руке его, и он вонзал его иногда в сердце мое и во внутренности, а когда вынимал из них, то мне казалось, что с копьем вырывает он и внутренности мои. Боль от этой раны была так сильна, что я стонала, но и наслаждение было так сильно, что я не могла желать, чтобы окончилась эта боль. Чем глубже входило копье во внутренности мои, тем больше росла эта мука, тем была она сладостнее» [10, с. 72-75].

Приводя эти откровения Терезы, Д. Мережковский комментирует: «Если бы нечестивая, но опытная в любви женщина увидела Терезу в эту минуту, то поняла бы, или ей казалось бы, что она понимает, что все это значит и только удивилась бы, что с Терезой нет мужчины». Если переживание Терезы воспринимать как религиозное – то к нему придется приложить известное православной мистике состояние «блудной прелести» [4].

А. Ф. Лосев писал: «Блаженная Анджела находится в сладкой истоме, не может найти себе места от любовных томлений, крест Христов представляется ей брачным ложем… Что может быть более противоположно византийско-московскому суровому и целомудренному подвижничеству, как не эти страстные взирания на крест Христов, на раны Христа и на отдельные члены тела Его, это насильственное вызывание кровавых пятен на собственном теле и т. д. и т. д… Это, конечно, не молитва, и не общение с Богом. Это – очень сильные галлюцинации на почве истерии, то есть прелесть. И всех этих истериков, которым является Богородица и кормит их своими сосцами, всех этих истеричек, у которых при явлении Христа радостный озноб проходит по всему телу и между прочим сокращается маточная мускулатура, весь этот бедлам эротомании, бесовской гордости и сатанизма – можно, конечно, только анафематствовать» [4].

В молитве опытно ощущается вся неправда католицизма… Православная молитва пребывает в верхней части сердца. Католическая эротомания связана, по-видимому, с насильственным возбуждением и разгорячением нижней части сердца. «Старающийся привести в движение и разгорячить нижнюю часть сердца приводит в движение силу вожделения, которая, по близости к ней половых органов, приводит в движение эти части. Какое странное явление! По-видимому, подвижник занимается молитвой, а занятие порождает похотение, которое должно было бы умерщвляться занятием», – приводит А. Лосев в заключение слова св. Игнатия Брянчанинова [5, c. 868-869].

Анджела описывает свои состояния: «И вопила я без всякого стыда: «Любовь моя, еще не познала я Тебя! Почему так оставляешь меня?» Но не могла я сказать больше, а только, восклицая это, хотела произнести и сказать слово и не могла произнести: так голос и крик стесняли мое слово. Вопль же этот и крик приключился мне при входе в притвор церкви св. Франциска, где по отшествии Божием сидела я, томясь и крича перед всем народом, так что пришедшие со мной и знакомые мои стояли поодаль, краснея и думая, что иная тому причина. Я же от сладости Его и от скорби об отшествии Его кричала и хотела умереть. И все связки тела моего тогда разъединялись» [9, с. 101].

Вспомним Франциска Ассизского, он спокойно может ощущать себя страдающим вместе с Иисусом за чужие грехи, спокойно говорить, что «я не сознаю за собою никакого прегрешения, которое я не искупил бы исповедью и покаянием», и даже в видении представлять себя рядом со Христом в виде двух столпов света. На смертном одре он не говорит, подобно отцам Патерика – «я не положил начало покаянию», не просит о прощении, а говорит – «я прощаю всем моим братьям» [4].

Св. Метхильда верила, что «она не нуждалась в замаливании своих грехов и в добрых делах. Огонь мистического экстаза охватил ее. Пепел спал, и предстала она пред Женихом чистою и сияющей, как вышедшее из огня золото. Сам Христос исполнил за нее добрые дела. Поэтому Метхильда готова была умереть и без исповеди: нужно ли каяться святой, нужно ли чистить сияющее золото?» [11, с. 12-13].

В «Цветочках» св. Франциска в главе 44 написано, что степень духовного совершенства – в зависимости от степени страдания, которое праведник испытывает, размышляя о распятии. Преп. Серафим Саровский говорит: "При нашествии Духа надлежит быть в полном трезвении и души и тела и в целомудренной чистоте плоти”. Не случайно в своем разборе «Подражания Христу» Фомы Кемпийского Игнатий Брянчанинов говорит: «Нельзя кокетничать с Богом» [12, с. 255].

Образная медитативность католического благочестия, чуждая для христианского Востока, сказалась и в установлении ряда столь странных для православного вкуса «анатомических праздников» – «тела Христова», «сердца Христова», культа «пяти ран» и «сердца Марии», и в молитвах к «крови Христовой» и т. п. «Мы покланяемся тебе, драгоценная Кровь Иисуса Христа, приносим тебе наше покаяние и просим о прощении через сердце Твоей святейшей Матери», – характерный пример такого рода молитв из брошюры «Мистическая роза» [4].

Католическое учение о молитве имеет и положительные стороны. В молитве человек учиться повсеместно встречать Бога, не знающего границ, призывать имя Его, принимать Его обетование, проходить через темные глубины веры, и после этого ходатайствовать за людей [13, c. 19].

В заключение следует выделить принципиальные моменты, по которым католическое учение о молитве отличатся от православного:

1. Любовное подражание Христу [13]. У католиков это выражено в чувственной любви, не свободной от страстей. При этом Христос часто называется Супругом со всеми вытекающими из этого последствиями. Поэтому сами католики используют термин «терзание». В Православии речь идет только о духовной любви к Богу, когда Христос является Женихом христианской души.

2. Отсутствие чувства покаяния. Католики предпочитают молиться за других и их прощать, чем видеть собственные согрешения и ощущать необходимость в постоянном покаянии. В Православии чувство покаяния укоренено очень глубоко и молитва в первую очередь носит покаянный характер.

3. Католики часто жаждут сострадать Христу, что доходит у них до искусственно вызванных стигматов, вызванных разгоряченным воображением. В Православии молитва безобразна, чтобы исключить возможность прелести. Каждый православный христианин несет по жизни свой собственный крест, но нести его может лишь с помощью Божией благодати, поэтому, ощущая свою немощь и греховность, постоянно нуждается в помощи Божией и в Спасителе – Иисусе Христе.

4. Католики не гнушаются медитацией, которую сравнивают с богомыслием. Даже Иисусова молитва для них является медитацией, что совсем не соответствует ее смыслу. В Православии медитация строго запрещена, так как ведет к соприкосновению с бесовскими силами.

Литература и источники

1. Ельчанинов Александр, свящ. Записи. Париж, 1962.

2. Игнатий (Брянчанинов), свт. Понятие о ереси и расколе // Богословские труды. Вып. 32, М., 1996.

3. Иоанн Лествичник, преп. Лествица. Сергиев Посад, 1908.

4. Кураев Андрей. Вызов экуменизма [Электронный ресурс] // Режим доступа: http://azbyka.ru/religii/Kuraev_vyzov_ekumenizma01-all.shtml

5. Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1930.

6. Феофан Затворник, свт. Собрание писем. Вып. 7. М., 1994.

7. Добротолюбие, т. 5. М., 1895.

8. Игнатий Лойола. Духовные упражнения // Символ. – № 26.

9. Откровения бл. Анджелы. Перевод и вступительная статья проф. Л. П. Карсавина. М., 1918.

10. Мережковский Д. С. Испанские мистики. Брюссель, 1988.

11. Карсавин Л. П. Малые произведения. Спб., 1994.

12. Игнатий Брянчанинов, свт. Аскетические опыты. Т. 1. М., 1993.

13. Жак Лев. Великие учителя молитвы. Перевод с франц. Брюссель: Жизнь с Богом, 1986.