Плачь о Победе

– Как XX век и Отечественная война изменили в нашем народе отношение к жизни и смерти, к ценности того и другого?

Протоиерей Георгий Митрофанов: Безусловно, христианство привнесло качественно новое понимание ценности человеческой жизни в мировую историю. Но на протяжении многих веков сами же христиане подчас весьма язычески относились к человеческой жизни, то есть ценили её не очень высоко.

В XX веке впервые в истории человечества были приняты международные конвенции, как-то смягчающие последствия войн, упорядочивающие отношение к пленным, к гражданскому населению и так далее. Вместе с тем XX век породил две самые крупные войны. Причём Вторая мировая оказалась, наверное, самой жестокой, напоминающей древние войны на истребление. Только на этот раз истребление санкционировалось тоталитарными идеологиями.

В то же время, пережив огромное количество смертей, человечество в XX веке, опять-таки беспрецедентно в истории, попыталось создать систему коллективной безопасности, недопущения мировых войн. Но надо признать, что от Третьей «горячей» мировой войны мы были избавлены не нравственными началами, а появлением ядерного оружия: людей, стремившихся решать какие-то политические вопросы военными средствами, останавливала перспектива всеобщего уничтожения. Это, конечно, не самый высокий мотив.

Вместе с тем после Второй мировой, унесшей десятки миллионов жизней, в христианских странах появилось понимание, что война – это несчастье, война – это искушение, война – это грех. Надо признать, что опыт войн XX века значительной частью участвовавшего в ней человечества был всё-таки осмыслен христиански, несмотря на ту секуляризацию, которую переживали и Европа, и Северная Америка во второй половине XX века.

Священник Георгий Кочетков: Отношение к ценности жизни и смерти меняет даже самая маленькая локальная война. Человек обычно старается избегать встречи со смертью своей и ближних и в результате этой встречи переоценивает свою жизнь. Он понимает, что жизнь скоротечна и хрупка, и, как правило, начинает её больше ценить. Более того, когда его застаёт война, то он видит в этом что-то или провиденциальное, или фатальное, и становится готов на подвиг, на поступок, в котором и жизнь, и смерть оцениваются по иной шкале. Правильно говорится, что не всякий человек может быть героем, не всякий готов на подвиг, поэтому и выделяют героев и подвижников. И на войне человек оказывается перед выбором: или он бежит с поля боя, бежит от войны, или он остаётся и многим рискует, вплоть до своей жизни. Так бывает на любой войне.

Но Вторая мировая (у нас она называется Отечественной) – это особая ситуация. Она была мало связана с подвигом, потому что это была мясорубка, побоище, и подвиг часто совершался под дулом пистолета – или идеологического, или физического. Работал СМЕРШ, были штрафбаты, целились в спину своим заградотряды, пустить человека «в расход» ничего не стоило по реальным или выдуманным основаниям, идеологизированным до предела, то есть лживым. Мы потеряли в войне 26,6 миллиона человек, среди них самых молодых, деятельных из тех, которые ещё оставались в народе. В такой ситуации человек начинает почти безразлично относиться к тому, выйдет он из войны здоровым или будет калекой, останется он жив или умрёт.

Да, мы победили, но по своим жертвам эта война для нас была несоизмерима с тем, какие жертвы несли наши противники. Кто-то сказал, может быть, немножко преувеличивая, что наша победа ценой один к десяти. Это говорит об антинародной сущности военачальников, тех, кто руководил военными действиями. Они не жалели людей, не считали их своими и закладывали заранее миллионные жертвы там, где можно было воевать с меньшими потерями. Так было и после войны, когда многих, оказавшихся хоть на какое-то время под оккупацией или тем более в плену, потом отправляли в ГУЛАГ –  считай, ещё на одну войну. Поэтому какое здесь отношение к жизни и к смерти? Жизнь страшна и не мила, она убивает и калечит. А смерть так же страшна и не мила, и она тоже калечит, но калечит прежде всего душу человека.

Для кого-то война как «мать родна». Такой разве не была и Отечественная война? Была. Были те, кто наживались на ней морально и материально. А чем это оплачивалось – никто такие вопросы не ставил. За них сразу уничтожали как за вражескую агитацию и пропаганду. Это огромная рана, которая до сих пор не залечена. Поэтому что удивляться, что у нас сплошь и рядом или лишь женское население, или люди, которые не в себе, искалеченные советской властью, революцией, гражданской войной, коллективизацией, террором, голодом. Эта антропологическая катастрофа не остановится, если мы не примем особых мер для восстановления людей, их исторической и семейной памяти и достоинства, для изменения отношения к жизни и к смерти.

– Как изменилась память народа после Отечественной войны?

Протоиерей Георгий Митрофанов: Надо сказать, что весь советский период наша страна была одной из самых пролганных стран в истории человечества. Официальная идеология лгала как о настоящем, так и о прошлом. Даже о недавнем прошлом, у которого были живые свидетели. И поэтому в советский период войну могли вспоминать реже или чаще, но память о ней рассматривалась прежде всего как составная часть государственной пропаганды, как форма идеологического одурманивания людей.

Более того, никогда в истории России отношение к войне не переходило в такого рода культ. Никогда восприятие жертв войны не преподносилось как почитание героев, неких полубогов, которым должны подражать все и вся. Никогда в истории России война не рассматривалась как главное событие русской и мировой истории. Это всё в значительной степени сформировалось в советский период. Но, повторяю, задача была  не сохранить память о войне и уж тем более не христиански осмыслить эту память, а превратить её в ещё одно из средств государственной пропаганды. И это по существу привело к тому, что о войне говорили очень много, но реальной картины войны так и не попытались создать. Не случайно мы до сих пор даже не можем посчитать количество жертв, постоянно путаясь не просто в сотнях или тысячах имён, а в миллионах.

Священник Георгий Кочетков: На войне очень много несправедливости и большое расслоение людей. Кто-то приезжает на фронт как в остросюжетную командировку, кто-то прекрасно спасается в тылу, кто-то, будучи идеологическим работником, посылает в бой других, а кто-то рискует своей жизнью каждый день. Всё это люди видят день за днём, и это накладывает отпечаток, это травма. Великая Отечественная война – это прежде всего страшная травма. Это пламень, который сжёг остатки русского народа как целостного народа, потому что война дольше всего шла на территории русских губерний, русских сёл, городов, которые подвергались тотальному разрушению.

Люди воевали за русскую землю, за свою свободу, но они не могли себя отождествить ни с советской землей и порядком, устроенным в Советском Союзе, ни с тем, что несли оккупанты – немцы, нацисты, фашисты. Для человека это непосильная ноша – сражаться за своё, ничего своего уже не видя и не имея. Вот почему очень много лет после войны люди о ней молчали, они не могли об этом говорить, как годами молчали вышедшие из ГУЛАГа. Вот почему многие люди становились пьяницами, они заливали водкой эту страшную травму, которую пережить здоровому человеку было нельзя, не став калекой. Правы те, кто говорит, что нельзя праздновать победу после такой бойни, после такого уничтожения страны, народа – никак нельзя. Об этом можно или молчать, или говорить в очень покаянных тонах. 

– Когда и как в XX веке изменилось в нашем обществе отношение к верности и предательству?

Протоиерей Георгий Митрофанов: Вторая мировая война ничего качественно в коммунистическом режиме не изменила. Он как был человеконенавистническим, как он был главным палачом русского народа в мирное время, таковым он и остался в годы войны. Сохранялась политика стратоцида, направленная не просто на ограничение, а на уничтожение как потенциальных врагов отдельных групп русского народа, «классово чуждых» элементов и членов их семей. Вся эта система перенеслась и на участников войны: когда пленные рассматривались чуть-ли не как предатели, члены их семей – как члены семей предателей, и все они подвергались соответствующим социальным ограничениям. Всё это оставалось, как оставался и ГУЛАГ.

Безусловно, вынесший неимоверную тяжесть войны на своих плечах русский народ ощущал эту тяжесть больше, чем другие народы. Дерзну предположить – больше, чем немецкий народ, именно потому, что за спиной у нас находился такой тоталитарный режим, который по существу продолжал уничтожение – политику противоестественного отбора худших в отношении русского народа, какую он проводил до войны, во время войны и после войны. Отсюда и отношение к пленным после войны, и готовность всех, кто находился на оккупированной территории, воспринимать как реальных или потенциальных предателей.  А в определённый момент на оккупированной территории находилось до 70 миллионов человек!

Священник Георгий Кочетков: Вопрос в том, чему люди хранили верность, что защищали. Кто-то защищал свою прежнюю жизнь в России, кто-то – советскую жизнь, кто-то защищал своих близких, свою семью, кто-то защищал себя. Многие думали, что они защищают родину. А некоторые, может быть, были готовы идти за Сталина. Хотя говорят, что лозунг «За Родину, за Сталина» – это идеологический, придуманный лозунг. Такие случаи реально в жизни если и были, то их чрезвычайно мало.

Говоря о верности, надо понимать, чему и кому верность. Ты должен быть верным своей родине, или ты должен быть верным своим сослуживцам, своим сотоварищам, таким же солдатам и офицерам, как ты, или верным абстрактной Катюше из песни? Что для людей было высшей ценностью – этот вопрос оказался сложным. Интересно было бы поговорить, а за что люди шли и умирали. Десятки миллионов – это непредставимо, это фабрика смерти. Жертвы войны – это не только боевые потери, это и гибель людей в тылу: от голода, холода, репрессий, выросшей преступности.

Если ты на войне, а тебе приходят похоронки с тыла, прошу прощения, – это ещё хуже, чем ты в тылу и тебе приходит похоронка с фронта. А таких большинство, ведь из 26,6 миллиона жертв две трети – не погибшие в боях, это потери среди мирного населения. Нам очень трудно себе представить, почему часто идеализируются все сценарии, касающиеся Отечественной войны, почему часто искажаются, замалчиваются эти данные. Все считают, что это невместимо людям, что они не смогут вынести этого, даже знать не должны. Это такой психологический трюк, обман. На самом деле людям нужна эта правда, нужно изжить из себя этот ужас, снять с себя эту смертную сень. Это как проклятие, как рок, который рождает агрессию, который рождает неадекватное отношение к жизни, к себе, к другим – ко всему, в том числе и к родине. Надо это понять и научиться об этом говорить. Это важно для всех – и для детей, и для молодёжи, и для зрелых людей, и для стариков, и для русских, и для нерусских людей. Это важно, но этого нет. Мы видим, как беспомощны наши идеологические структуры, насколько они не понимают, что реально нужно людям. И об этом можно только сожалеть.

– Возможно ли сегодня восстановление поруганного человеческого достоинства, нравственного сознания и здоровой национальной памяти

Протоиерей Георгий Митрофанов: Когда-то мне довелось познакомиться с историей системы психологической и моральной реабилитации, которую проходили в Германии женщины, дети, пережившие бомбежки, надругательства со стороны воинов-победителей, просто оказавшиеся в зоне боевых действий. Они проходили сложную систему психологического восстановления. Разрушенная Германия пыталась из этих травмированных людей сделать полноценных членов общества, понимая, что полученная травма будет мешать человеку жить в мирное время и быть адекватным.

И здесь я просто не могу не вспомнить историю своей семьи, которая оказалась во время войны в Сталинграде, в зоне боевых действий, как и всё население города. Моя мать не только видела, как сгорел её дом (они жили в землянке), но и как на её глазах оторвало осколком снаряда голову её отцу. Как и очень многие, она неделями, месяцами видела перед собой сражающихся солдат, а ей было всего пятнадцать лет. И когда уже в 1943 году её вывозил из Сталинграда её дядя, который был инженером на эвакуированном в Горький Балтийском кораблестроительном заводе, она напоминала безумного человека. Она твердила только 90-й псалом и совершенно не реагировала на окружающую действительность. Как-то вернуло её к жизни то, что, ещё учась в школе, она стала регулярно ходить на спектакли в театре, где исполнялись классические оперы и оперетты. Ей повезло, но на всю жизнь – я теперь это понимаю – она осталась человеком, глубоко травмированным.

И я думаю, что пережившим такое: и ей, и её матери – моей бабушке, и её матери – моей прабабушке, и десяткам тысяч жителей Сталинграда нужно было пройти систему психологической реабилитации. А они были рады уже тому, что в анкетах могли не писать, что находились на оккупированной территории, поскольку Сталинград, практически полностью занятый немцами, всё же не считался городом оккупированным. Вот и всё, что они получили.

То же можно сказать и о блокадниках. Кто думал об их психологической и моральной реабилитации после войны? Не говоря уже о пленных, которые часто отправлялись из одного лагеря (на чужбине) в другой (на своей земле). А судьба многих военных инвалидов, которых убирали с улиц, отправляя в грузовиках в специальные места, больше напоминавшие места заключения, чем больницы и санатории. Память о войне после такой травмы в поколениях будет отзываться зловещим образом. И никакими парадами, никакими льготами для оставшихся немногочисленных ветеранов это уже не исправишь.

Священник Георгий Кочетков: Дело в том, что восстановление человеческого достоинства – одна из центральных проблем, одна из центральных задач для всего нашего народа, для всех людей, живущих в нашей стране. Все люди снизу доверху, на мой взгляд, испытали страшное унижение, которому подвергся наш народ в XX веке. Даже те, кто был у власти и грабил других, пользуясь этой властью, кто убивал других, кто доносил, – даже они чувствовали своё унижение, потому что они знали: ты сегодня можешь всё, тебе всё позволено, а завтра придут за тобой. А если не за тобой, то придут за твоими друзьями и близкими. И это страшное унижение. 

Человек стал стоить грош в базарный день. Пока мы не начнём ценить человека по достоинству – людей разного достоинства, конечно, по-разному ценить, но ценить всех, – ни о каком восстановлении человека не может идти речи. Все эти доносы, пытки, все эти изнасилования, весь этот голод – это всегда унижало человека, делало из него зверя или сводило его с ума. Поэтому надо прежде всего возвысить человека. Но не безудержно, не просто придумав новый вариант абстрактного гуманизма, который не знает ни Бога, ни совести, – а нужно это сделать по-христиански, церковно, православно, в лучших русских традициях. Нужно разработать программу национального покаяния и возрождения, так же как и церковного. И объявить её. Это должно стать делом всех. И в первую очередь, конечно, людей более продвинутых, облечённых властью или облечённых авторитетом в том или ином смысле.

Источник: Медиапроект «Стол»