«Нельзя сказать, что образование вредно, но оно опасно»

– Фёдор Николаевич, образование вдруг стало одной из центральных тем для многих: дети сидят по домам, и у родителей от этого буквально едет крыша. У школьников очевидны проблемы с мотивацией к учёбе, а родители часто не могут им помочь, потому что сами не понимают, зачем их ребёнку нужно знать то или другое. Это касается и младшей школы, и средней, да и высшей. Что происходит с образованием, с пониманием его целей и смысла?

– То, что сейчас происходит, служит скорейшему разрушению нашего образования. При этом система-то останется, но уйдёт самое важное в образовании – фигура учителя. Может быть, номинально и она останется, но ослабление субъектного отношения в образовании налицо. Это происходило и раньше, когда учитель последовательно лишался возможности применять творческий подход к обучению, пользоваться авторскими программами. При этом прямого запрета нигде нет. Более того, делались какие-то шаги, чтобы облегчить процедуру лицензирования материалов, но в результате получилось наоборот. И теперь происходит унификация всего учебного процесса.

Квинтэссенция этого подхода – технологические карты урока, в которых вплоть до минуты прописываются действия учителя на протяжении всего учебного цикла. Это устраняет возможность и диалогового, и индивидуального подходов, то есть все эти прекрасные принципы, которые провозглашались долгое время, сейчас последовательно перечёркиваются.

Удалённое образование ещё в большей степени устраняет из процесса человека, так что происходящее всё сильнее напоминает общение двух машин. Вспоминаются страшные строки стихотворения Максимилиана Волошина из цикла «Путями Каина», где, описывая процесс развития цивилизации, он заканчивает словами «преобразил весь мир, но не себя / и стал рабом своих же гнусных тварей».

В условиях пандемии мы всё больше ощущаем, что человек становится рабом, обслуживающим технологии. Учитель поставлен в совершенно невозможные условия. Я это знаю не понаслышке, потому что моя жена уже вторую неделю проводит уроки, сидя в соседней комнате у компьютера. Даже при хорошем владении компьютером и достаточно разработанной платформе простая проверка сочинений превращается в непосильную задачу. Одно дело, когда ты это осуществляешь на листке бумаги, делая быстрые записи, и совсем другое – когда приходится всё время открывать какие-то промежуточные документы, что-то впечатывать, в том числе ответы на вопросы детей. Всё это технически утяжеляет, удлиняет процесс взаимодействия, и, конечно, это сказывается на качестве. Если раньше учитель проводил за столом 7–8 часов в день, то сейчас он сидит за компьютером 12 часов, а 16 он всё равно сидеть не будет, поэтому начнётся резкое снижение качества образования.

– Вы много лет занимаетесь изучением мирового опыта в сфере образования. Что можно позаимствовать у зарубежных коллег для улучшения школьной системы образования?

– Видите, в нашем разговоре снова возникает слово «система». Если уж заимствовать что-то у Запада, так это их способность противостоять системе, сохранять критический взгляд и какие-то механизмы воздействия на эту систему. И пусть пока что система побеждает человека, всё-таки там больше надежд на то, что в этой борьбе произойдёт перелом, который приведёт к восстановлению старых консервативных моделей образования. К примеру, в Англии в элитарных закрытых учебных заведениях удаётся создавать для детей ситуацию общинного существования, которое способствует их реальной социализации. Там следят за гармоническим развитием человека, включая заботу о его физическом здоровье, что у нас сейчас всё больше уходит на второй план. Где-то сохраняются очень строгие формы обучения, вплоть до телесных наказаний.

Британский премьер Борис Джонсон, выступая с речью о карантине, сказал: понятно, что дети не могут находиться в четырёх стенах, – это крайняя мера, на которую мы пойдём только в исключительном случае. Мы же на неё пошли совершенно спокойно, без тени смущения, хотя даже в бытовом отношении наша ситуация очень сильно отличается от английской. Например, в Петербурге ещё очень много коммунальных квартир, где семьи живут в одной комнате. Представьте себе семью: отец, мать и несколько детей, которые сидят в одной комнате в течение недели или двух.

Или ещё печальный пример, когда забота о здоровье детей приводит к тому, что они не могут посещать музеи. Учителя показывали мне папку документов, которые необходимо собрать, чтобы вывезти детей, допустим, в Царскосельский лицей. Десятилетиями ездили – и всё было нормально, а теперь требуется огромное количество документов на автобус, потому что где-то когда-то произошла авария и погибли дети. В результате учащиеся не могут поехать на экскурсию. На Западе к подобному дебилизму есть хоть какая-то сопротивляемость, вот её нам и надо как можно больше заимствовать. Процессы выталкивания человека и всего человеческого из системы образования там тоже происходят повсеместно, но они подвергаются резкой критике. Я в большей степени знаком с английским образованием – в Англии эта тема звучит часто. Из-за обесчеловечивания образования во всём мире, в том числе в США, наблюдается тревожная для властей тенденция перехода к семейному, домашнему образованию.

– Вы считаете, нам тоже надо к этому стремиться?

– Думаю, надо способствовать диверсификации образования, чтобы можно было открывать частные учебные заведения, где порядки отличаются от того, что сейчас принято считать нормой. А у нас всё, наоборот, идёт в сторону унификации, и те учебные заведения, которые пытаются проводить свою линию, в том числе и воспитательную, лишаются лицензий.

– То есть вы выступаете за, скажем так, развитие рынка? Чтобы были разные предложения, из которых можно выбирать, и какие-то из них покажут себя более эффективными…

– Я бы не использовал здесь это слово. Я противник проникновения рыночной философии и рыночного языка в область образования. То же верно и в отношении медицины, когда говорят о необходимости упразднить в медицине понятие «услуга». В медицине оказывается помощь. Это не те области, где должна процветать коммерция. Я думаю, здесь скорее стоит говорить об ответственности тех или иных общественных групп, которые чувствуют необходимость создавать свои образовательные учреждения или программы с целью транслировать тот образ жизни, который связывает то или иное профессиональное или религиозное сообщество. Они имеют право передавать своим детям определённые ценности и образ жизни, основывать религиозные или профессиональные, цеховые, если угодно, сословные учебные заведения. Я за диверсификацию и свободу в реализации права на образование, как оно записано, в частности, во Всеобщей декларации прав человека.

– Речь идёт о сохранении или вызревании в недрах общества каких-то микросообществ, где могли бы передаваться и углубляться профессиональные, культурные и религиозные традиции?

– Нужно, чтоб просто разрешили это делать. У людей всегда будет желание передавать своим детям образование и кооперироваться, создавать какие-то общины, коммуны, даже в самых трудных условиях. Например, Солженицын пишет, что дети и подростки, сидевшие на Соловках, получали очень хорошее образование, потому что там были замечательные учителя.

Я думаю, что любое сообщество вправе решать, каким специалистам доверить своих детей. К сожалению, в школе отмирает уже последнее поколение людей, воспитанных в высокой русской культуре, и кому всё это передавать – совершенно непонятно. И сама культура будет постепенно умирать. Мы уже наблюдаем эти процессы в науке, в образовании. Остановить их пока невозможно, и похоже, что власть совершенно в этом не заинтересована. И это понятно, ведь образованный человек – Человек с большой буквы, Гражданин – опасен для авторитарного государства. Поэтому наше государство находится в таких сложных отношениях с образованием.

– К сожалению, эти миазмы сохраняются, видимо, ещё с советского времени… 

– Если наше высшее руководство с усмешкой отзывается о креативном классе, за этим стоит презрение к творчеству, инициативе, способности отстаивать личную точку зрения – ко всему тому, ради чего создавалось либеральное образование, образование для свободных людей. А то, что сейчас происходит, – это имитация старой школы, когда при сохранении внешней оболочки потихоньку подменяется ядро. И эта подмена, к сожалению, отражается на том, какими качествами должен обладать учитель, чтобы выжить в этой системе.

– Родители часто точно не знают, зачем их детям учиться в школе или где-то ещё. Для многих, страшно сказать, это просто решение утилитарной задачи: сдали в престижный или полезный кружок-гимназию-вуз – и всё. Что, на ваш взгляд, может формировать запрос на это образование «для свободных людей»?

– Здесь опять для меня ключевое слово – «диверсификация». Я думаю, что мы зря не ставим под сомнение концепцию всеобщего образования. Для нас почему-то само собой разумеется, что чем больше образования, тем лучше.

Я всегда начинаю свои лекции с того, какую огромную роль сыграло произведение Жана-Жака Руссо «Эмиль» для серьёзного педагогического осмысления его тезиса о том, что образование вредно. Его не надо брать так прямо и грубо, но тем не менее в дальнейшем именно на базе Руссо развивались уже не революционные, а позитивно-созидательные образовательные идеи. Я имею в виду в первую очередь Сергея Гессена с его замечательной книгой «Основы педагогики», являющейся краеугольным камнем русской педагогической традиции, вслед за трудами Ушинского. В этой книге достаточно определённо высказывается мысль, что интегральной целью образования является автономия, самостоятельность человека.

В отношении мотивации Гессен говорит, что русская традиция образования культуроцентрична – в отличие, например, от американской педагогической традиции, которая прагматична. Она была прагматична ещё до того, как возникли Уильям Джеймс, Джон Дьюи и другие педагоги, которые сформулировали эту идею. Прагматический подход предполагает, что образование нужно человеку для того, чтобы состояться в жизни, чтобы быть успешным. И в нашем обществе есть люди, которые полагают, что это главная задача образования. Русская педагогическая традиция считает, что образование нужно для передачи культуры.

Конечно, круг людей, готовых посвятить жизнь тому, чтобы нести на своих плечах груз великой русской культуры, достаточно узок, поэтому система образования должна выбирать людей, способных на эту миссию, и создавать элитарные учебные заведения. Университет изначально задумывался как элитарное учебное заведение. Сейчас он стал общедоступным, но это не привело к тому, что его выпускники похожи на выпускников российских университетов до революции, а привело к жуткой деградации университетского образования.

Вы помните, что одно время у нас полностью отказались от ПТУ и техникумов, но потом, к счастью, вместо них стали появляться колледжи. И сейчас люди, получившие среднее техническое образование, выпускники этих колледжей, часто оказываются более востребованы на рынке труда, чем выпускники университетов. Потому что ещё Руссо, а после него Песталоцци говорил, что неправильно поставленное образование убивает в человеке инициативу. Нельзя сказать, что образование вредно, но оно опасно. Очень часто люди, которые не имеют к университетскому образованию никакого экзистенциального влечения, выходят после него разбитыми и низко мотивированными к развитию, к тому, чтобы искать свой путь.

Образование должно создавать для человека оболочку. Лев Выготский называл её «ближайшей зоной развития», которая должна иметь определённую толщину. Люди старшего поколения, очень много читающие, рассказывали мне, что, когда открылись книжные супермаркеты и выяснилось, что по каждой интересующей их теме написаны десятки, сотни книг и всё прочесть физически невозможно, – они перестали читать. С молодым человеком это тоже сплошь и рядом может случиться, даже если его обучает блестящий преподаватель.

Сейчас образование стало частью рынка, оно ориентировано на рынок труда. Если общественный статус человека зависит от того, получил он университетское образование или нет, то университет наводняется людьми, жизненные интересы которых сосредоточены на собственном благополучии. И это никак не ведёт к развитию культуры в стране. В университет должны попадать совсем другие люди! Но как это устроить? Это можно было бы сделать, если бы человеческое измерение не устранялось из системы образования, если бы сохранялась преемственность учителя и ученика.

Кстати говоря, у нас в отношении преемственности ещё не так плохо, как на Западе, где в некоторых странах одному руководителю запрещается вести и магистерскую, и докторскую диссертации. Это пример того, как умышленно рвутся связи между людьми ради эффективности, ради «расширения кругозора». Это странно, потому что европейское образование, которое создало феномен нашей богатейшей культуры, тот всплеск, который произошёл после основания университетов, после запуска проекта французского Просвещения, основано именно на этой передаче знаний и опыта от учителя к ученику. Как пишет в своей книге Гессен, образование – это процесс «мистического заражения». Он утверждает, что научный метод можно передать, только «заразив» им, то есть ученик должен перенять его от учителя, общаясь и работая с ним довольно долго.

Сейчас эти каналы передачи культуры, высокого мастерства специально рушатся, и в итоге наше университетское образование во многом работает вхолостую. Оно ведёт не к усилению культуры в стране, а к развитию общества, которое представитель философии постмодерна Жан Бодрийяр назвал обществом гиперсимуляции, где правительство симулирует заботу о народе, а народ симулирует подданность правительству, где каждый думает сам о себе, где социальность разрушена и всем глубоко наплевать на культуру и на будущее. Вот такое общество мы создали, и образование сыграло в этом огромную, если не определяющую, роль.

Но подлинное образование имеет большую силу жизни. Это как трава: закатайте её асфальтом, она всё равно прорастёт. Но пока это почему-то не очень получается… Страшно то, что происходит лавинообразный процесс. Жак Ширак в одном интервью сказал о том, что он смотрит на поколение современных молодых политиков и удивляется низкому качеству их сознания, их профессионализма. То же самое можно сказать и о руководителях всех звеньев нашей образовательной системы. К власти пришли троечники, и они поддерживают тех, кто близок им по духу. Переломить эту тенденцию очень трудно.

– Такая обратная селекция, которая началась с тех пор, когда Каин убил Авеля.

– Да. Как писал Карамзин, «гораздо легче разрушать / безумцу с дерзкими руками». Создать общество трудно. Создать в стране науку, образование – очень трудно. А вот разрушить, как оказалось, намного легче. И не нужно каких-то физических репрессий, как это было при Сталине, – есть гораздо более эффективные и бескровные способы, приводящие к очень и очень страшным результатам. И выбраться из этой ямы будет сложно. Но будем делать то, на что поставлены, к чему призваны.

Источник: Медиапроект «Стол»