Где был Бог в судьбе коменданта Освенцима

Трудно придумать место лучше

«Я очень рад, что я здесь вместе с вами. Говорю это как немец, который сейчас, после Второй мировой войны, в России. Говорю это и как католик среди моих друзей православных, и как человек с Запада, который сегодня находится в России».

25 февраля 2022 года. Вчера началась военная операция Вооружённых сил РФ на Украине. Отец Манфред улыбается нам своей широкой улыбкой. От одного взгляда на его красивое доброе лицо тебе уже лучше. Это вторая презентация его книги «И вас никогда не мучила совесть?» в Москве. В этой книге, только что вышедшей по-русски в издательстве Свято-Филаретовского института, представлена автобиография коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса.

Отец Манфред Дезелерс – доктор богословия, представитель Конференции католических епископов при Центре диалога и молитвы в Освенциме. Он живёт и служит в Аушвице, в мемориале на месте бывшего лагеря смерти, вот уже тридцать лет: общается с самыми разными людьми, которые приезжают туда – кто на экскурсию, кто на место мучений и гибели своих родных.

«Помню, у нас была немецкая группа в Освенциме, они встречались с одной из бывших узниц, и она задала им вопрос: “У кого-то из вас среди родственников есть узники лагерей?” И вдруг одна девушка лет шестнадцати сказала: “У меня дедушка был таким узником, но он никогда не хотел говорить об этом. Как-то он пошёл в бассейн и очень быстро вернулся, потому что не хотел, чтобы люди видели его татуировки. Он всегда носил одежду с длинными рукавами”. В этот момент мы с бывшей узницей переглянулись, и она тут же перевела разговор на другую тему. Потому что на том месте, которое показала девушка, находились татуировки у эсэсовцев, а не у узников Освенцима».

Эту книгу отец Манфред сравнивает с участием в разговоре, где вместе с теми, кто столкнулся в своей жизни с Освенцимом, стремится понять, как такое было возможно: «Как молодой и взрослый немец я глубоко переживал то, что делалось не только от лица немцев, но и с самими немцами. И чем больше у меня становилось польских и еврейских друзей, тем больше я ощущал необходимость понять происшедшее с точки зрения моей веры».

«Всякий раз, шагая по полям Биркенау (населённый пункт в той же системе лагерей смерти. – «Стол»), я сознаю, как мало я понимаю, – говорит он. – Тот ужас, что здесь происходил, нельзя постичь. Но в то же время я знаю, что призван дать ответ. Поэтому я написал эту книгу. Я пытался писать её, не теряя открытости к голосам жертв. Важнее, чем факт завершения работы, то, что эта открытость сохранилась и зовёт меня и других дальше».

«Поскольку это совершал мой народ, мне трудно было думать, что это дьявол просто выпрыгнул из преисподней и такое натворил, – признаётся автор книги. – Научный руководитель прелат Адам Кубис, епископ этой местности, предложил мне посмотреть на администрацию Освенцима, и я почувствовал, что кому-то надо в этом разобраться. Как действовал этот человек, как он принимал решения и где тут Бог в биографии этого коменданта?»

Зло как «новый добрый принцип»

«Первая часть книги – подробный и внимательный разбор жизни одной души. И это душа великого грешника, преступника, погубившего больше миллиона человек, – говорит доцент Свято-Филаретовского института Виктория Файбышенко. – Во второй части сделан философский анализ опыта зла, как он дан этой конкретной душе. Но самое поразительное здесь – история о том, как душа, уже окончательно себя погубившая, выкарабкивается из этого опыта. Изменится ли что-то в судьбе этой души – трудно сказать. Но сама эта возможность сообщает что-то неожиданное и о нашем положении».

Перед нами Рудольф Хёсс – человек, который в юности пошёл на фронт, желая избежать карьеры священника, к которой его принуждали родственники. Он возвращается человеком войны, хочет восстановить честь своей родины, вступает в добровольческие формирования, потом участвует в убийстве человека, которого считает предателем, прямо как в «Бесах» Достоевского (тоже, в свою очередь, сюжет из жизни). И, наконец, он присоединяется к национал-социалистическому движению и заканчивает свою карьеру комендантом Освенцима.

«Почему сделан именно такой выбор? Что это за “новый добрый принцип”, которому этот человек пытается следовать? – спрашивает Виктория Файбышенко. – Мне кажется, отец Манфред нашёл замечательное определение – “принцип тотальной имманентности бытия”. Хёсс выбирает тот соблазн, который оказался одним из главных для XX столетия, – соблазн преодоления расколотости человека и раскола между человеком и миром через обретение новой цельности, которая должна излечить человека от декадентского разлома и исцелить раскол между субъектом и миром, который превратился в совокупность объектов».

И левые, и правые идеологии XX века по-своему отвечают на этот запрос на целостность, считает Виктория Файбышенко. Таково и специфическое воспитание, которое дают офицерам СС, – избавление от ненужных чувств, подчинение иерархии, принятие принципа безоговорочного послушания: «Мою совесть зовут Адольф Гитлер». «Появляется в каком-то смысле идеальный человек – и при этом идеальный носитель зла. Он достиг такой цельности, которую не может разрушить ничто, даже поражение собственной страны: он продолжает убивать, исполняя свой долг».

Виктория Файбышенко вспомнила книгу Ханны Арендт «Банальность зла», написанную в ходе наблюдений за процессом Адольфа Эйхмана: «Так же как отец Манфред, Арендт, исследуя опыт зла, возобновляет старое, но вечно новое учение о совести. Она возвращается к исходному единству совести и мышления: то и другое есть разговор с самим собой, как говорил Сократ, и чтобы этот разговор, происходящий в глубине человека, мог состояться, он должен быть разделён, он должен принять самое мучительное для себя – противоречие в себе самом. Есть тот другой, с которым мы разговариваем, даже когда мы одни, внутренний собеседник, то “я”, которое противостоит нашему же “я”».

«Когда человек соглашается на преступление, он отказывается от этого внутреннего собеседника, но и от любого внешнего собеседника он теперь отказывается тоже, – продолжает Виктория Файбышенко. – Это моменты одного и того же события. Арендт говорит, что этому человеку не к кому больше вернуться. Есть выражение в русском языке – мы говорим о безумце – “у него не все дома”. Это в буквальном смысле так у человека, который выбрал злой принцип: у него нет того, к кому он мог бы вернуться. Его внутренний дом оказывается опустошён. В этом смысле он бездомный и страшно нуждается в укрытии: и железобетонная цельность мира, которую предлагают идеологии, оказывается укрытием для того, кто бездомен, чей внутренний голос, который всегда отличается от тебя самого, кто говорит тебе “ты”, оказывается полностью заглушён».

Отец Манфред постоянно задаёт вопрос: где совесть Рудольфа Хёсса? И отвечает, что здесь мы видим добросовестность, а не совесть. Добросовестность есть служебная дисциплина, хорошо организованный концлагерь, который обеспечивает хорошую мощность и скорость уничтожения людей.

Поломка. Константы и переменные

«Отец Манфред пытается понять, что именно поломалось в душе этого человека, – говорит декан богословского факультета Свято-Филаретовского института Давид Гзгзян. – И здесь меня несколько удивила апелляция к наследию Левинаса. Бог как верховный Другой, который задаёт позитивный контекст развёртывания личностного диалога, всё-таки предстаёт у Левинаса как данность. Мой же собственный опыт показывает, что можно тридцать лет прожить в уверенности, что никакое общение с Богом невозможно, а потом впервые пережить то, что для Левинаса существует всегда».

Бытие Бога – то, что открывается, и есть риск, что никогда не откроется, уверен Давид Гзгзян. «Представление об исходной диалогичности человека и позитивной данности присутствия Другого, из которого исходит Левинас, сглаживает существенно более сложную реальность. Присутствие Бога и даже голос совести не есть очевидная данность для человека. Это у Сократа был такой отчётливый внутренний голос даймона, который подсказывал, прав ли он, и мы не знаем, чего стоило Сократу достичь этой ясности, этой слышимости внутреннего голоса. Известна фраза, которая приписывается то автору “Майн кампф”, то Геббельсу: “я пришёл освободить вас от химеры совести”. Проблема в том, что совесть действительно может быть превращена в химеру, вытеснена из сознания. В этом смысле усилия нужны, чтобы голос совести зазвучал яснее. Как нет константы присутствия Бога в мире, так нет и константы звучания совести. Если я не предпринимаю постоянного усилия, чтобы она звучала всё яснее, то я буду слышать её всё глуше и искажённее. Да, чтобы её заглушить, нужны и стимулирующие обстоятельства, но это то, что очень легко находится. Придётся признать, что и унижающая немцев версальская система была таким обстоятельством: победителям почему-то важно унизить противника».

«Чудовищем становится Хёсс – рыцарь идеи, который старается не допустить, чтобы к его рукам прилипала хоть щепотка грязи. В его случае словосочетание “банальность зла” никак не подходит: это небанальное зло, человек, который действительно служит идее. Я спрашиваю себя: что означает для меня тяжёлая встреча с таким лицом? И отвечаю: Хёсс – то, что присутствует в человеке. Данность – это не ясный голос совести и не Бог, скорее данность – это некоторое исходное зло, с которым необходим поединок. В этом поединке человеку одному не справиться. Меньшим подспорьем в этом поединке является совесть, а большим – если человек удостоился откровения присутствия Бога в своей жизни. Хотя даже само откровение Бога не застраховано от чудовищных искажений. Относительно Хёсса я должен сказать, что невзирая на принципиальное несходство биографий и умонастроений, я благодаря отцу Манфреду в нём узнал толику себя, и я понимаю, что этот поединок с тем, во что может превратиться человек по примеру Хёсса, в моей жизни не окончен».

Теодицея Иова

«Когда та девушка в Освенциме рассказала, как её дед прятал татуировки, она думала, что он был узником концлагеря, – говорит отец Манфред. – Мы с бывшей узницей тут же поняли, в чём было дело, и после экскурсии я подошёл к ней посоветоваться: “Сказать ей?” – “Скажи. Она должна знать, но только скажи, что она в этом не виновата”». 

Во время разговора с отцом Манфредом внучка эсэсовца плакала. Когда она вернулась домой и рассказала семье, их повергло в шок, что она это узнала. «Я сказал ей: “Это твоя жизнь, ты должна это знать, но надо не просто отгородиться от этой правды, а найти ответ для себя. Твой дед был вовлечён в дела зла. Найди, во что ты хочешь быть вовлечена”».

Спустя много лет отец Манфред узнал, что после окончания школы она поехала волонтёром в Израиль и подружилась там с одной из бывших узниц. «Её жизнь не оказалась простой, но свой ответ она нашла. И этот ответ нужно постараться найти каждому в своей жизни», – считает отец Манфред.

«Кант говорит, что совесть не может определить истинность наших воззрений, – это может только рассудок; но совесть может определить нашу искренность в том, в чём мы полагаем себя искренними, в самой нашей вере, – напомнила Виктория Файбышенко. – Кант также говорит, что единственная убедительная теодицея – “теодицея Иова”, теодицея совести, она указывает на аутентичные, выставленные не внешне границы веры, в которых вера, обращённая к “Ты”, удостоверяет себя через ответ Другого. Этой аутентичной теодицеи люди всеми силами избегают».

Одно из открытий, которые делает отец Манфред, – что «Бог это не то, что ты видишь, – это призыв, с которым ты встречаешься в другом». Свою книгу он называет исследованием человеческой совести: «То, как ты реагируешь на этот призыв, – это вопрос о том, как действует твоя совесть. Встреча с другим – это всегда призыв изменить свою жизнь. Но обычно мы не хотим меняться – и тогда разрываем связь, и в этом вакууме смысла мне приходится выстраивать смысл без другого. Нужно что-то, что объяснит, почему ты важен, что оправдывает твою жизнь».

Есть ключевой элемент, от которого зависит, как сложатся отношения человека со своей совестью и в конечном счёте с Богом, будет ли в его жизни совесть или только «добросовестность». Этот элемент – встреча с другими. Трудность в том, что и тоталитарные идеологии, и религиозная жизнь по призванию предполагают сообщество, единство. Нет объективного критерия, позволяющего отличить общность, предполагающую общение, от коллектива, где есть отчуждение от других и себя. 

«Я пытался соотнести поступки Хёсса с той средой, сообществом, в котором он находился: в семье, в военной среде, в СС. И именно с этой точки зрения я задавался вопросом о том, где проходит граница между религией и идеологией, и о том, что есть община и что есть коллектив. Хорошее сообщество, община – это где ты учишься любить и уважать другого, и она даёт тебе на это силы. В плохом – ты хочешь преобладать, оно не даёт тебе сил на общение, и отношения разрываются, замещаются какими-то структурами. Сообщество становится над личностью, становится коллективом, как только оно начинает существовать само для себя. Опасность закрытости есть всегда, но она не фатальна».

«Левинас говорит, что я должен научиться смотреть в глаза другого и своей жизнью отвечать на призыв, с которым в этом другом встречаюсь. В своей книге я попытался показать, что мы боимся этого призыва, поскольку он может нас уничтожить. Как поверить, что отношение с другим меня не разрушит? С этого начинается вопрос веры, потому что это твоя ответственность и перед Богом. Встречаясь с другим, ты оказываешься и перед лицом Божьим. Это имеет вселенское значение. Думаю, что всё библейское откровение вообще только об этом, оно дано нам, чтобы научиться не бояться доверять этой тайне жизни в самом глубоком смысле. Это и есть путь к свободе. Если ты доверяешь, ты готов умереть, потому что ты свободен любить до конца, чего бы это ни стоило».

Суд над Хёссом

Люди, с которыми отец Манфред встречается в Аушвице, редко приезжают снова. «Возвращаются учителя с новыми классами, например. Но обычно одного раза в таком месте человеку достаточно на всю жизнь, – говорит отец Манфред. – И тем не менее Аушвиц стал таким местом, где люди могут прикоснуться к духу надежды. Они чувствуют, что какой-то ответ на проблему зла есть. Но это возможно только тогда, когда есть этот живой дух. В каком-то смысле мне приходится его персонифицировать и всегда заново находить ответ на вопрос зла в Освенциме. И больше всего мне в этом помогает дружба с бывшими узниками. Потому что память и дружба  – это что-то очень человеческое. И это самая сильная сила добра, которая есть в этом месте. Эти люди в каком-то смысле становятся частью моей общины». 

«Опыт, который вы в отразили в своей книге, – это опыт не просто философского, а христианского человеческого осмысления того, что происходило в Освенциме, – говорит первый проректор Свято-Филаретовского института Дмитрий Гасак. – Это живой взгляд на человека, на которого, может быть, никто и смотреть не захотел бы, тем более что суд юридический и исторический состоялся и этот человек за свои преступления был осуждён и казнён. Но остаётся ещё нечто. Конечно, оправдывает человека Бог , но имея в виду весь опыт XX века и всю его мысль о человеке – философскую, богословскую антропологическую, – важно поставить вопрос о том, в какой мере человек может приблизиться к этому Божественному делу оправдания. Вспоминается высказывание Бердяева, что в эсхатологической перспективе слова “Каин, где брат твой Авель” будут звучать наоборот: “Авель, где брат твой Каин?”».

Источник: Медиапроект «Стол»