О духе и смысле почитания святых
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Сегодня мы празднуем память нашего духовного, небесного покровителя. Этот праздник, дорогие братья и сестры, очень важен для всех нас и прежде всего для тех, кто учит и учится в нашем институте, для всех, кто трудится в нем. Он важен, конечно, и для всех наших друзей, для всех наших жертвователей, для всех тех, кому небезразлично, будет ли укрепляться среди нас любовь к Премудрости или станет торжествовать глупость, которая не любит знания, которая не любит разума, которая не любит и не понимает, что есть Божья Премудрость и зачем она нужна человеку в жизни.
К сожалению, часто случается, и случалось, и наверняка будет еще случаться так, что люди, которые не отягощены большими познаниями, будут чувствовать себя как бы «на коне», они будут чувствовать себя как бы первенствующими в этой жизни. Их резонерство часто еще будет оставаться безответным. И слава Богу, что среди нас таких людей немного, однако это еще не значит, что среди нас много мудрых. Конечно, мудрость обретается годами. Она обретается с большим трудом, как и все плоды духовной жизни. И хотя сам этот труд не является причиной мудрости, ибо она посылается Богом, но всякий дар Божий нам надо уметь взять, а потом его надо суметь умножить и передать другим – а в этом тоже есть элемент мудрости.
Человек, который не может быть убедительным в глазах других людей, не имеет Премудрости и не имеет серьезных знаний. Я не хочу этим сказать, что, имея серьезные знания и Премудрость, человек должен быть самоуверенным, должен думать, что он – единственный носитель истины в последней инстанции. Конечно, никогда нельзя так думать, да и наивно было бы так думать, потому что каждый, кто приобрел хотя бы начала Премудрости, знает, что скорбь и надмение – от малого учения, а великое знание и сама божественная Премудрость дают человеку радость и полное понимание того, что он лишь в самом начале пути. Чем выше человек в своих знаниях, и в своем разумении, и в своей Премудрости, тем яснее он понимает, как он мало знает. Как парадоксально говорили древние: я знаю лишь то, что ничего не знаю.
Невежество есть грех. Мракобесие, обскурантизм – тоже грех. Очень трудно в себе побороть эти грехи, очень трудно в них каяться. За многие, многие годы своего служения я не видел ни одного человека, который бы в этих грехах каялся. Наверное, люди не считают это грехом или не считают, что они способны на такой грех. Жизнь опровергает такую самоуверенность.
Я помню, когда-то я пришел к одному известному духовнику, к одному из своих учителей, жившему и еще живущему в Псково-Печорском монастыре, и пожаловался ему на своего крестника, который делал большие ошибки, а я ему не мог помочь, потому что он ничего не хотел слушать. И тогда этот человек сказал: «О, не расстраивайтесь! Каждый крестник считает себя мудрее своего крестного». Переводя на наш сегодняшний язык: каждый ученик считает себя «выше учителя своего». И такой кризис проходит всякий человек. Но в нормальном случае он его быстро преодолевает. Он исцеляется от этого искушения именно благодаря тому, что возрастает в Премудрости.
Возрастание в Премудрости требует духовного учительства, и в этом – большая сложность. Без учителей нельзя! Есть книги, есть собственный разум человека, но при этом зачем-то ему все-таки нужен учитель! Много могут дать книги, однако в них легко запутаться, их легко не понять – и не заметить этого. Мы это с вами хорошо знаем хотя бы на примере Священного писания. Множество людей – сотни миллионов, миллиарды – читают Библию или так или иначе ее слушают, но трудно себе представить, что все они хорошо понимают то, что в ней написано. Тому подтверждение – постоянные острые противоречия между читающими Библию, их несовместимые мнения.
Духовное учительство есть дар Святого Духа, требующий веры и от учителя, и от ученика. Духовное учительство – один из величайших даров, который Церковью когда-то ценился выше даже дара управления, т.е. епископства. В древней церкви апостолы, пророки и духовные учители могли самостоятельно совершать Евхаристию. Считалось, что их духовных даров достаточно, что это такой высокий харизматизм, такая чистая одаренность свыше, что ничего другого и не требуется. Епископу обязательно требовалось свидетельство других людей, других епископов, а апостолам и пророкам и, судя по всему, таким учителям этого не требовалось. Другое дело, что то, чему они учили, должно было быть согласно воспринято Церковью, говорящей на это свое «аминь».
Я заговорил о духовном учительстве сейчас не для того, чтобы подчеркнуть его высоту, хотя это следует делать, потому что, как известно, не всегда студенты это понимают, не всегда они и ценят то, что преподают им учителя их и тех, кто преподает им учение. Нередко даже на лекциях они ставят себя в один ряд со своими учителями, а иногда даже ощущают себя чуть ли не выше своих учителей. Да, такое случается, и нередко. Это, конечно, огорчает учителей – не потому, что это их как-то по-человечески унижает, а потому, что каждому учителю в таких случаях видно, что ученик никуда не продвинется. Он закрывает для себя возможность обучения. Если нет неравенства между людьми, то не может быть никакого научения. Есть великая правда в этом утверждении неравенства между людьми, хотя и существующего наряду с утверждением того равенства, которое принадлежит вообще всем людям в силу их сообразности Богу.
Но я заговорил сегодня о духовном учительстве, скорее, с другой целью. Есть еще одна большая опасность, дорогие братья и сестры, которая, как всегда, присутствует в двух крайних точках зрения, в двух крайних позициях. В истории часто случалось так, что почитание духовных учителей и вообще святых в церкви (тем более в те века, когда установилось их молитвенное призывание, чего не было в первые века христианства, конечно, но что, в любом случае, уже существует где-то с III-IV веков), существующее для того, чтобы мы учились подражать вере своих учителей, приводило к тому, что люди начинали почитать святых больше, чем Самого Господа. Иногда почитание святых и призывание их в молитвах оказывалось для них важнее и первичнее призывания Господа, что нелепо, но тем не менее очень и очень распространено в церкви до сих пор.
Это, конечно, не могло и не может не провоцировать противоположную крайность. Хорошее знание той истины, что всякая молитва восходит к Богу Отцу, к Единому Богу, что все в конце концов молятся именно Небесному Отцу и что, как недавно я вам напоминал в проповеди, даже Сын Божий и Святой Дух относятся к Отцу молитвенно – и Христос в вечности, и Дух Святой воздыхают воздыханиями неизреченными, сами взывая и нас вдохновляя на воззвание к Отцу «Авва, Отче!» – вот такое знание, само по себе бесспорное и важнейшее, тоже грозит нам одной опасностью. Можно совсем забыть, обращая все свои молитвы напрямую к Отцу, о той соборной полноте Церкви, в которую входят не только Сын Божий и Дух Божий, но и все святые. Мы можем забыть о почитании святых, об «общении святых», как сказано в Апостольском символе веры. Тогда мы тоже перестаем учиться у святых. Там, где умаляется любовь и общение, там возникает опасность и изъян – опасность забыть о нашем внутреннем долге по отношению ко всему Народу Божьему, по отношению ко всей Церкви.
Вот тут действительно нам следовало бы подумать. И сегодня подумать прежде всего о святителе Филарете, чью память мы совершаем. Действительно, в нашей истории – в истории России, Русской православной церкви XIX века он – одна из величайших фигур, и в то же время человек часто оспаривавшийся и при жизни, и после своей кончины.
Он был мудр, и никто этого не отрицал. Но святителю Филарету приходилось проявлять свою мудрость по-разному. Иногда он ее проявлял во вполне мирских делах. Вы помните, что он был одним из тех, кто готовил так называемое освобождение крестьян 1862 года – отнюдь не безупречный, но очень важный акт и, конечно, акт в целом прогрессивный и полезный для народа. Когда он это делал, он проявлял мудрость. Но если бы он прославился только мирской мудростью, мы бы никогда не выбрали его в качестве своего, так сказать, патрона, своего небесного покровителя. Я думаю, что он и не был бы, скорее всего, канонизирован в церкви. Мы знаем много случаев, когда мудрость мирская у святителя Филарета вступала в явное противоречие с его же духовной мудростью и отступала перед ней, потому что он был в первую очередь духовно мудрым человеком.
Он многое видел и многое понимал, его взгляд простирался значительно дальше взгляда многих, многих влиятельных в то время в церкви и обществе особ. Он выбрал тактику проявления и укрепления божественной Мудрости, прежде всего в церкви – тактику медленного эволюционного развития. Он хорошо понимал, что в тех условиях это невозможно делать иначе. Он и так переживал довольно много ограничений, притеснений, несмотря на свое очень высокое церковное положение – много, очень много. Конечно, «широкие массы», как теперь сказали бы, этого не знали, а если кто-то и знал, то не очень ценил. Содержание его катехизиса и других сочинений, его отношение к переводам, прежде всего переводам Священного писания, но и святоотеческим, и богослужебным – все его отношение к этим и другим важным церковным проблемам было очень здравым, но не всегда он спешил об этом открыто говорить. Он как бы создавал базу, строил фундамент для того, чтобы в церкви эти вещи продвинулись, и я думаю, здесь он достиг большого успеха. Не будь в нашей истории святителя Филарета, неизвестно, как бы шла подготовка к Собору 1917-1918 годов и, главное, как бы он прошел и что бы он решил.
У него был великий предшественник, митрополит Платон (Левшин), но святитель Филарет намного превзошел своего учителя, потому что он был хорошим учеником и у Господа, и у своих духовных наставников.
Святитель Филарет был человек дерзновенный. Иногда он позволял себе – и в молодости, и в старости, но, что интересно, начиная с довольно ранней молодости, еще будучи молодым архимандритом – высказывания очень острые, те, которые, можно сказать, были беспрецедентны для того времени. Достаточно вспомнить то, что он написал в своей книге начала XIX века, первой известной его большой книге: «Разговор между испытующим и уверенным в православной вере» – некоем экуменическом диалоге того времени. Он написал тогда: «Ни одну церковь, которая исповедует Христа, пришедшего во плоти, Господом, я не дерзну назвать ложной». Да, он спорил с католиками, и ради этого писалась сама книга, но главнейшей посылкой в книге были эти слова, от которых он никогда не отрекался. До сих пор, когда цитируешь эти слова, многие люди удивляются, причем не только для православные, но и неправославные. И их удивление не меньше. Никто не верит, что в начале XIX века такие слова вообще могли быть произнесены церковно ответственным человеком – а архимандрит Филарет в то время был уже, если я не ошибаюсь, ректором Санкт-Петербургской духовной академии.
Часто на заседаниях Синода он шел на компромиссы, но при этом мог поддерживать тех, кого Синод не поощрял. Он участвовал в принятии решения, как бы не сопротивляясь, скажем, строгому запрету переводить Священное писание на русский язык – и он же делал все, чтобы тех, кто не слушался этого, сохранить и даже поддержать, поощрить – не очень-то официально, конечно, но реально, практически, и даже иногда осторожным словом в личной переписке.
Святитель Филарет мог признавать свои ошибки и каяться. Причем тогда, когда ситуация того требовала, не боялся это делать открыто, при людях. Так было в его знаменитом диалоге с доктором Гаазом, которого сейчас Католическая церковь причисляет к лику святых. Вы помните, я думаю, этот разговор на заседании комиссии по делам заключенных, где святитель Филарет строго придерживался державнической, государственнической позиции, утверждая, что в России не может быть невиновных среди осужденных. И когда простой мирянин, да еще католик (правда, очень любимый русским народом, всеми москвичами, во всех слоях общества), напомнил о Христе, сказав: «Владыка, Вы о Христе забыли!», тогда святитель, помолчав, не просто согласился с этим, но сказал: «Это Он меня забыл». Нам даже трудно себе представить, чтобы кто бы то ни было из современных иерархов мог бы нечто подобное в подобной ситуации сказать.
Именно святитель Филарет, зная все язвы церковной жизни и церковного общества, утверждал, что количество нестроений в церкви превосходит все возможности по их исправлению. И при этом он не делал никаких унылых выводов. Он не только не искал другой церкви, он не был похож и на потухший вулкан – на вулкан, который бурлил когда-то и грозил опалить все неправое на земле и раскалить все остывшее, а потом потух. Он не был таким человеком, при всей удивительной трезвенности его суждений.
Свои знаменитые проповеди он никогда не говорил спонтанно. Он уже много лет был митрополитом Московским, признанным всеми мудрейшим – даже император называл его так, правда, в соотнесении с другим Филаретом, Киевским, которого он называл, кажется, благочестивейшим, – и он никогда не выходил на проповедь без подготовки. Более того, он всегда писал для себя проповеди и учил их наизусть. Человек, который мог себе позволить уж здесь-то полную свободу действий, – он их учил наизусть и произносил как проповедь, не пользуясь шпаргалкой и не позорясь из-за незрелых суждений и поверхностных мнений. Для нас все это хорошие примеры, согласитесь, дорогие братья и сестры.
Этот человек трудился всю жизнь, так, как пахарь не трудится, как не трудится человек у станка или бизнесмен (как сейчас бы сказали, а тогда сказали бы – предприниматель). Это был человек, который имел удивительные способности и хорошо понимал, что что-то сделать в церкви можно только трудясь – каждый день, безостановочно – для того, чтобы раскрыть свой талант и принести Богу и людям его достойный плод.
Для нас почитание святителя, которое, очевидно, еще не вполне раскрылось в нашем институте, является вещью неформальной. Мы в 1995 году приняли это имя не потому, что хотели быть просто похожими на кого-то, не потому, что почти каждая духовная школа, тем более высшая, как правило, носит чье-то имя. Нет, это родилось именно как свидетельство и нашей приверженности традиции, и нашей любви и признательности к таким подвижникам веры, таким носителям духа и смысла в церкви, каким был святитель Филарет. Для нас это было действительно вдохновением и, наверное, хотелось бы пожелать всем нам, чтобы это вдохновение, во-первых, чувствовалось всеми, и во-вторых, чтобы оно в нас не проходило, а продолжалось.
Любя ближнего, мы не умаляем любви к Богу, подобно тому, как любовь к Богу не умаляет любви к ближним. Но любовь к ближнему может быть разной. Можно и нужно любить и врагов. Но все-таки, дорогие братья и сестры, можно и нужно любить своих духовных учителей и предшественников! Можно и нужно любить Церковь и верить в нее!
Пусть же огонь этой любви не гаснет в нас, и, молитвенно вспоминая сейчас святителя Филарета, давайте подумаем, хотя бы на минуту, о себе, о том, насколько мы вмещаем эту любовь и поддерживаем этой любовью и нашу любовь к Богу, и нашу любовь к Церкви. Если мы не будем любить Бога, нам будет трудно любить ближнего. Если мы не будем любить наших духовных наставников и учителей, нам будет трудно полюбить своих врагов, а без этого наше христианство может легко выветриться и даже умереть.
Пусть же мудрый святитель Филарет поможет нам обрести мудрость, и возрастать в божественной Премудрости, и нести ее людям, чтобы ушел всякий мрак, чтобы отошла от сердец и от жизни нашей всякая тьма, и в нашем народе, и, конечно, в самой нашей церкви. Пока мы этого не вмещаем, я думаю, мы не сможем сыграть ту роль, которую нам предназначил Господь сыграть в жизни церкви. Мы не сможем заложить твердый фундамент для будущего обновления церкви, для того вдохновения и смиренного дерзновения, без которого Дух Божий свободно дышать не умеет.
Пусть нас вдохновляют на этом пути наши духовные учителя – конечно, не один святитель Филарет, но все-таки и он. И коли мы носим имя – Свято-Филаретовский институт, то, наверное, мы, прежде чем кто-либо другой, должны продолжить его дело и прославить святителя той славой, которую предназначил ему Господь.
Аминь.