Евхаристия: Пятидесятница или Тайная вечеря?

Недавно, рассуждая о женском служении, я сказал, что женщина может быть старшей в церковном собрании, что неоднократно подтверждалось в церковной истории  начиная с первых веков. Она может быть старшей и в церковных служениях милосердия, или, например, просвещения, или миссии. А если она пророчица и попадает в ситуацию, когда нет других старших в собрании или если там одни сёстры, то она может приносить и какое-то благодарение.

На самом деле это дары, которые даны всем в Народе Божьем. Только женщина не должна быть каким-то иерархом, иерархическим лицом. Сейчас, когда говорят о женском священстве, то предполагают, что женщин надо ввести в иерархию, чтобы они прямо стали или епископами, или пресвитерами – в современном смысле этих слов. Это нелепо. И всё-таки женщина вполне может возглавлять то или иное собрание верных, хотя обычно женщина на этом месте – это нормальный «бич Божий». Когда сестра становится старшей в собрании, особенно если в нём есть братья, которые такой ответственности не тянут, как нередко у нас в стране это бывает с современными братьями, то эти качества «бича Божьего» у женщин всё время будут присутствовать.

Женщина и раньше, в истории церкви, могла совершать таинство крещения, таинство причащения, таинство слова, таинство любви и мира, таинство агапы. Всё это она могла делать при определённых условиях. Однако в современной церковной традиции для того, чтобы совершать таинство благодарения, обязательно нужно канонически признанное иерархическое лицо. Но это не рок! Были же времена, когда иерархических лиц в церкви не было, а евхаристия совершалась, без евхаристии церковь никогда не жила. Её могли совершать апостолы, затем как епископы-пресвитеры, так и пророки и, возможно, пророчицы, которых не стало в церкви как раз в связи с началом иерархических отношений, с рождением в ней иерархии. Недаром главный пафос монтанистов, обличавших церковь в отступлении от первоначальных порядков в конце II – начале III века, был именно в том, что христиане отходят от самих евангельских основ, что они возвращаются назад, к Ветхому Завету. И это было справедливо: церковь действительно отступала к Ветхому Завету прежде всего через установление иерархии, на тот момент одночинной, и законов самоправедности из-за неверного понимания слов Христа о Законе, который надо не нарушить, а «исполнить» (в смысле «восполнить»).

Итак, если мы вернёмся к новозаветным основаниям церковной жизни, то увидим, что нет ничего принципиально невозможного, недоступного для женщины в том, чтобы приносить от имени всего церковного собрания молитву благодарения, анафору. Ведь если посмотреть на каждую из частей этой молитвы (префацио – вступление, анамнесис – воспоминание, эпиклисис – призывание Святого Духа, интерцессио – ходатайство), то мы не найдём нигде никакого препятствия к тому, чтобы их совершала и произносила женщина. У неё что – памяти нет? Есть. Она не может вступительные слова благодарения произнести? Может. Не может призывать Духа Святого? Любой верный может. Она не может ходатайствовать за других? Может. Да, в Ветхом Завете женщина это делать не могла, а в Новом Завете – может. Итак, если всё разложить по полочкам, то по отдельности она всё это делать может. Так почему же всё вместе она всё-таки делать не может?

Что же ещё ей нужно для совершения евхаристии? Пророческий дар. Это до сих пор у нас в экклезиологии не осознано или забыто. Как забыто или не осознано и то, что для такого харизматического совершения евхаристии вообще не нужен предстоятель. Нужен именно председатель в собрании, как в древности и говорили, а не предстоятель.

В чём же разница между председателем и предстоятелем? Председатель – тот, кто старший за общей трапезой или в каком-либо ответственном собрании. Если это социальное поле, например, то это может быть председатель парламента. Дико сказать «предстоятель парламента». Но вот когда, например, царь приходит куда-нибудь, в системе абсолютной монархии, он ведёт себя именно как предстоятель. Даже если он просто сидит на стуле, он воспринимается всеми как иерархическое лицо по отношению ко всем остальным. Он – «над» всеми. И папа римский тоже «над», и император тоже «над» всеми. Отсюда папизм, папоцезаризм, и цезарепапизм. Поэтому, говоря о служении в церкви старших, нам нужно различать предстоятельство и председательство. Предстоятель всегда нужен в иерархическом собрании, в общине же не нужен предстоятель – в общине, как и в братстве, нужен председатель.

В церкви можно было пойти и ещё дальше, чтобы избежать этого очень большого соблазна иерархизма, то есть возвращения в Ветхий Завет. Можно было бы и на евхаристии воспоминать не столько Тайную вечерю, сколько Омовение ног и Пятидесятницу.

Омовение ног часто неоправданно ставят в параллель с Тайной вечерей, Таинственной трапезой. Но в евангельском контексте эти события никак не связаны, они вообще как бы не видят друг друга. Совершенно не случайно у апостола Иоанна есть Омовение ног и нет Тайной вечери, а у других евангелистов есть Тайная вечеря, но нет Омовения ног. Омовение ног – это тоже образ кеносиса Христа, как и Тайная вечеря. Они прообразуют и предваряют Голгофу. Но в Омовении ног уже есть какой-то переход от символа к его реализации, к его осуществлению. Это, конечно, тоже ещё не Пятидесятница, но это то, что значительно ближе к Пятидесятнице, чем Тайная вечеря. Тайная вечеря предшествует Голгофе, а Пятидесятница актуализирует Новый Завет – рождение Церкви Христовой как Церкви Духа Святого. До этого же Церковь Христова – ещё только собрание учеников, которые сами ничему учить не могут, а могут только учиться.

Тайная вечеря всегда будет предшествовать Голгофе: она указывает на Голгофу и прообразует её, она ведёт к Голгофе. Это нужно Церкви, поэтому воспоминание Тайной вечери важно всегда сохранять, но иногда, может быть, не как главное и тем более не как единственное содержание таинства евхаристии. Тайная вечеря нам нужна, потому что на Голгофе заключается Новый Завет. Если человек ещё только идёт к этому моменту заключения Нового Завета в своей жизни или если он только начинает эту жизнь в Новом Завете, то Тайная вечеря для него будет на первом месте. Но если он хочет уже приносить плоды жизни в Новом Завете, то ему необходима Пятидесятница, тут она выходит на первый план. И Омовение ног к Пятидесятнице ближе, чем Тайная вечеря. В нём тоже открывается тайна Любви Христа, только не предваряющая, а более актуализируемая в действии. Это событие уже приоткрывает само содержание жизни в Новом Завете, а не только говорит о её возможности. Тайная же вечеря безусловно привязана к Голгофе: «это тело Моё», «это кровь Моя», и это главное на Тайной вечере. Хотя на ней важно и то, что участники общаются за общей трапезой, что есть это общение и сама эта община.

Так вот, если Тайную вечерю ещё можно увидеть как ветхозаветную иерархическую трапезу, предшествующую Голгофе, то Пятидесятница – что-то совсем новое. Хотя и Голгофа – откровение новой реальности, и Пятидесятница. Но всё-таки это разные откровения, это как бы разные ступени откровения, хотя то и другое может получить своё выражение в евхаристии. Я уверен, что в день Пятидесятницы, если апостолы пошли на евхаристию, – а они, конечно, после сошествия Святого Духа пошли на евхаристию со всеми уверовавшими, – то это было уже не воспоминание Тайной вечери, а воспоминание Христа, Который даровал им Духа Святого и Новую Жизнь и открыл двери Царства Небесного. А это и есть тип неиерархической евхаристии, ориентированной на события Пятидесятницы.

«Дидахи» – единственный полный текст, который нам прямо говорит об этом. В остальных сохранившихся источниках всё говорится очень косвенно и фрагментарно. А в «Дидахи» акцент сделан собственно на новозаветной реальности – на новом откровении и на ведении, новой вере и на вечной Жизни, открытой через Отрока Иисуса, и ещё на собирании Церкви со всех концов земли как единого Тела Христова по образу единого, но преломляемого хлеба, и на усовершении её в Любви Христовой. Там же мы читаем установление о том, чтобы пророкам предоставляли возможность совершать евхаристию без ограничения времени, сколько они пожелают.

Протопресвитер Николай Афанасьев считает «Дидахи» или подделкой, или неправославным учением, неправославной книгой именно потому, что там действительно описана совсем не та евхаристия, о которой он всё время пишет и которая упоминается в других дошедших до нас источниках – например, в Посланиях апостола Павла, где как раз в первую очередь говорится о Тайной вечере: «Я принял от Господа и передал это вам… Ибо всякий раз, как вы едите этот хлеб и пьёте чашу, – вы смерть Господа возвещаете, пока Он не придёт» (1 Кор 11:23–26).

Я думаю, что Тайную вечерю в христианских общинах стали воспоминать за евхаристией уже в I веке, но тогда это могло ещё не мешать харизматическому настроению и общинно-братскому устройству общин. Однако из этого не могло со временем не вырасти иерархическое устройство церкви, ведь и на самой Тайной вечере идущий на добровольную смерть за жизнь мира Христос был для Своих ещё не имевших Дара Духа учеников иерархическим лицом. И когда евхаристия стала совершаться исключительно по образу Тайной вечери, естественная логика привела церковь к тому, что её предстоятель уже сам стал восприниматься как иерарх, то есть как единственный, монопольный и иноприродный глава общины, церкви, которая постепенно стала упускать из виду главенство в ней единоприродного ей Христа. Серьёзность этого сдвига – не только мистериального и экклезиологического, но прежде всего экзистенциального и мистического – до сих пор недооценена.

К сожалению, у нас очень мало источников, которые говорят о том, как изначально совершалась в церкви евхаристия. Но совершенно ясно, что на ней всегда было воспоминание всего домостроительства Церкви, куда входила и Тайная вечеря, и Дар Духа Святого на Пятидесятницу, а акцент можно было делать или на одном, или на другом. Эпиклесис по крайней мере говорит нам о том, что Пятидесятница так или иначе всегда воспоминалась.

Очень хороша была сама идея христианской благодарственной трапезы, но люди как-то часто забывают, что первоначально, до середины II века, трапеза эта не была только евхаристией, что это была в первую очередь агапа, которая лишь завершалась евхаристией. А вот агапа как раз в нормальном случае неиерархична, в отличие от евхаристии в её современном понимании. И то, что евхаристия тогда была кульминационной частью агапы как общинной или братской трапезы, как раз свидетельствует и о её первоначальной неиерархичности. Позже агапа и евхаристия поменялись местами, и агапа стала завершением таинства благодарения, а не его началом.

Внешне это произошло лишь по благочестивым соображениям, ради благоговения перед Телом и Кровью Христа. А по сути это была в церкви целая революция, именно потому, что через это открылась дверь для появления в ней иерархии и для введения в церковную жизнь принципов закона и права и, как следствие, для законничества и формализации веры в ней, для превращения христианства из способа, основания и нового образа жизни в религию, которая всегда частична, всегда оттеснена в частную сферу. Именно это привело потом и к государственному христианству. Этот главный сбой, из которого потом вырастет и вся константиновская эпоха церковной истории, случился как раз в середине II века, хотя задатки всего этого были и в I веке – с самого начала, с апостольских времён (если иметь в виду все четыре типа первоапостольского предания в церкви – не только иоанновский, но и павловский, петровский и иаковлевский).

Конечно, нужно понимать, что задатки, мешающие раскрытию духовных даров, существуют в жизни всегда. Харизматиком всегда было трудно, но церковь каким-то образом всё-таки узнавала и признавала своих пророков и странствующих апостолов (то есть прямых учеников апостолов, которые не находились в составе общины, а переходили из общины в общину, чтобы осуществлять «кафолические связи» между ними, потому что иначе, без таких связей, эти общины превратились бы в песок, – как нам когда-то рассказывал в духовной академии тогда ещё её ректор, архиепископ Кирилл (Гундяев)). А сейчас, даже если где-то, предположим, и есть странствующие апостолы и есть пророки, то они ходят в юродивом виде, они юродствуют. Это значит, что церковное сообщество – те, кому принадлежат господствующие в церкви порядок и мораль, – не признаёт их за своих. Но церковь всегда многообразна, в ней всегда есть настоящие святые, в том числе подлинные харизматики.

Всё это относится не только к православной церкви, но и к католикам, и к протестантам. К сожалению, вся эта тематика совершенно не разработана и не осознана. Ещё должны будут в церкви собраться люди, которые об этом заговорят.

Впервые опубликовано: Медиапроект «Стол»