Трихотомический взгляд на человека в психиатрии

«Трихотомия введена в клиническую психиатрию профессором Дмитрием Евгеньевичем Мелеховым, который заимствовал это различение из христианской антропологии», — напомнил в своём докладе Борис Аркадьевич Воскресенский, доцент Свято-Филаретовского института и Российского национального исследовательского медицинского университета им. Н.И. Пирогова. 

В современной психиатрии трихотомия также присутствует. Однако, как поясняет Борис Воскресенский, здесь идёт речь не о различении тела, души и духа, а о биопсихосоциальной модели. При этом главное внимание уделяется её биологической составляющей — телу, головному мозгу, нервным и биохимическим процессам. Социальный компонент также активно прорабатывается психологами, реабилитологами, социальными работниками. Что касается собственно психического измерения, то болезненные переживания человека по существу никого не интересуют. Психопатологические расстройства лишь констатируются по чисто формальным признакам (количество тех или иных расстройств, их продолжительность). В связи с этой формализацией современную психиатрию нередко полуофициально называют «психиатрией Макдональдса». 

На этом фоне, по мнению Бориса Воскресенского, современная психиатрия рискует раствориться в неврологии и психологии. Вместе с тем, психопатологические переживания составляют совсем особое пространство, часто непонятное не только с точки зрения житейской логики, но даже с позиций научной психологии. В этом контексте Борис Воскресенский привёл слова Юрия Сергеевича Савенко, президента Независимой психиатрической ассоциации, который в своей книге «Введение в психиатрию. Критическая психопатология» отмечает: «С психиатрией коррелирует не психология, а антропология».

Возможно ли содержательно осмыслить взаимоотношение биологического и психического в человеке? «Как видно на фреске Микеланджело “Сотворение Адама”, здесь остаётся зазор, который, очевидно, до конца не преодолим, — говорит Борис Воскресенский. — Именно этот фрагмент фрески достаточно часто используется в различных современных публикациях в области психиатрии».

Бывают случаи, когда верующий человек, страдающий каким-либо психическим расстройством, склонен думать, что его настигло искушение в виде болезни. В подобных ситуациях, по мнению Бориса Воскресенского, психиатр может попытаться убедить пациента, что у того «не искушение в форме болезни, а болезнь в форме искушения». В то же время важно помнить, не все необычные переживания могут быть интерпретированы как психическое расстройство. «Различные непонятности поведения, чудачества, экстравагантность не всегда психопатологичны. Понятия нормы социальной, культурной, этнической, религиозной, правовой не совпадают, — подчёркивает Борис Воскресенский. — Психиатрическая норма психического здоровья всегда апофатична».

Размышляя над феноменом психического расстройства, доцент Виктор Грановский поставил вопрос о природе фанатизма. В качестве примера он привёл эпизод из книги Дмитрия Сергеевича Мережковского «Тайна Запада. Атлантида — Европа». Речь идёт о некоем старике, который, под впечатлением истории Авраама из книги Бытия, убивает собственного сына и затем обращается с молитвой к Богу: «Господи, я убил собственного сына», таким образом вырисовывая себе определенный духовный путь. «Куда такого рода феномены сознания отнести? — задается вопросами Виктор Грановский. — К психиатрическому расстройству? К религиозному фанатизму? Или это определенного рода духовное прельщение, связанное с попыткой выйти за пределы обыденного сознания?»

Как различить, где есть психическое расстройство, где обыденное сознание «с правом на глупость», как говорил Иван Александрович Ильин, и где область духовной или идеологической прельщённости? В связи с приведёнными в докладе примерами психических автоматизмов вспоминается «казус Сократа». Сократ говорит о том, что у него есть демон, с которым он общается. Можно было бы это считать внутренним голосом. Но Сократ говорит о реальном божестве, с которым он себя соотносит. Чем занимается Сократ? С психиатрической точки зрения получается, что в одних случаях он выгоняет из себя этот голос, а в других случаях разрешает ему говорить. Было ли у Сократа психическое расстройство или нет?

Виктор Грановский также обратил внимание на прозвучавшую в докладе мысль Карла Ясперса о том, что «дух как таковой не может заболеть». Как это соотнести с христианским опытом? Вспоминая строки Анны Ахматовой «…чтоб этой речью недостойной не осквернился скорбный дух», Виктор Грановский указал на возможность различения: «Скорбный дух — не больной, но всё-таки болящий. А Фридрих Ницше — человек с больным духом? Может быть, здесь понадобится какая-то другая терминология из философской области?» Заметив, что круглый стол проходит как раз в день памяти Николая Александровича Бердяева, и упомянув о его книге «О рабстве и свободе человека», Виктор Грановский предложил использовать бердяевские термины «прельщение» и «рабство», когда речь идёт о духе, находящемся в неупорядоченном состоянии. 

Разграничение области духовного и области психических расстройств, которое делает Борис Воскресенский, имеет принципиальное значение, считает декан богословского факультета СФИ Давид Гзгзян. Хотя духовное часто ассоциируют в первую очередь с христианством, по мнению Давида Гзгзяна, у христианства нет монополии на сферу духа. Более того, духовное начало в человеке устроено существенно сложнее и шире и вообще может быть не связано с областью веры.

Заведующий кафедрой богословия СФИ Александр Копировский обратил внимание на одну из приведённых в докладе таблиц. Как следует из неё, то, что у людей неверующих может считаться проявлением болезни, у верующих может оказаться признаком здоровья. Так, например, состояние угнетённости, подавленности — неизбежный момент в размышлениях верующего человека. Он не может воспринимать мир только оптимистически. Для него может быть как раз признаком здоровья, когда он понимает болезни и страдания этого мира и самого себя.

Продолжая дискуссию по поводу соотношения патологического и духовного, доцент СФИ Виктория Файбышенко, в свою очередь, указала на взаимосвязь культуры разумности, которую создаёт христианство, с ростом рефлексивного сознания, которое одновременно есть совесть (как личное присутствие человека в собственной жизни).

В этом ключе примечательно понимание совести у Мартина Хайдеггера. Виктория Файбышенко напомнила о том, что Хайдеггер как раз спорит с обыденной концепцией совести, согласно которой совесть может быть «чистой» или «нечистой». У него речь идёт именно не о невротическом состоянии самообвинения, а о том, что совесть есть зов нашего собственного бытия, который есть всегда молчание. «Это с самого начала зов, который уже был нами в каком-то смысле отвергнут, вытеснен. Тем не менее, в своём молчании он услышан. Этот зов-молчание есть одновременно зов нашего не вполне осуществлённого присутствия в бытии», — заключила Виктория Файбышенко.