С эпохой наравне

9 сентября исполняется 20 лет со дня смерти отца Александра Меня. Смерть, кончина, гибель – ни одно из слов не передает адекватно то событие, которое поставило точку в конце его земного пути. «Смерть» – слишком холодно-будничное. «Гибель» – нехристианское слово, его нельзя применить к человеку, жившему верой во Христа. «Кончина» – наоборот, слишком округлое, сглаживающее трагичность происшедшего (трагедию, по крайней мере, для того, кто это сделал). Наверное, более всего к отцу Александру приложимы слова, сказанные по-видимому столь любимым им ап. Павлом: «Подвигом добрым я подвизался, бег закончил, веру сохранил» (2 Тим 4:7). Разве что бег свой он не собирался прекращать, если бы его насильно не оборвали…

Уход отца Александра произошел в один из тех моментов, которые принято называть эпохальными. 1990-й был последним полным официальным годом советской эпохи. Кардинально менялся не только весь уклад светской жизни на «одной шестой», кардинально менялась и религиозная ситуация. Впервые, может быть, в истории православная церковь получала уникальный шанс самостоятельной, относительно спокойной жизни – без гонений от государства, с одной стороны, и без его слишком тесных «объятий», с другой. Кто жил тогда, тот помнит: жажда перемен, обновления жизни – личной, семейной, социальной, общественной – пронизывала насквозь всю страну.

Отец Александр, по-видимому, был один из немногих, кто был готов к этим переменам. Точнее, готовился к ним заранее. Вряд ли он предвидел такое стремительное падение враждебно атеистического строя: воспоминания всех сознательно живших в эпоху «развитого социализма» говорят о том, что советский колосс выглядел незыблемым, отлитым на столетия вперед. Но он понимал: для сохранения и какого-то развития христианской церковной жизни невозможно просто приспосабливаться к бесчинствам властей, иногда чуть скрашенных политической любезностью (степень любезности менялась от одного периода к другому, но конечная задача – искоренение веры – оставалась неизменной). И благодаря такой активной церковной позиции про него без сомнения можно сказать, что его имя оказалось вписанным в новейшую историю Русской церкви.

Вообще, новейшая история Русской церкви еще ожидает своего написания. Особенно последний, позднесоветский ее период. В связи с этим интересно отметить те линии, те парадигмы обновления церковной жизни (в советских условиях – еще и действенного противостояния агрессивному режиму), которые наметились примерно с начала 60-х гг. Речь идет о тех прецедентах, которые предполагали не сопротивление одиночек или отдельных группок верующих, а широкое вовлечение людей в активную церковную жизнь (насколько это само по себе было возможно в то время, щемящий лозунг которого – «больше двух не собираться!»). Этот вопрос сам по себе требует тщательной проработки. Из имеющихся на данный момент сведений можно обозначить по крайней три таких наиболее заметных явления в жизни Русской церкви: деятельность митр. Никодима (Ротова), общинно-братское движение отца Георгия (тогда еще просто Юры) Кочеткова и просветительскую деятельность отца Александра Меня.

Из трех названных «идейных вдохновителей» двое, митрополит Никодим и отец Александр, не дожили до 90-х, т.е. до того времени, когда посеянное ими имело, казалось бы, самые благоприятные условия для роста. И мудрая забота насадившего, конечно, направила бы всходы правильным образом, случись какое-то недоразумение или непогода. Но, как давно замечено, сослагательное наклонение в таких случаях неприменимо. Вдобавок, «ни насаждающий не значит ничего, ни поливающий» – но лишь «дающий рост», Тот, Кто и будет давать окончательное суждение вызревшим на разных нивах плодам. Поэтому оценку того, как развивалось это дело о. Александра, можно будет дать, наверное, лишь в более значительной временной перспективе. Почему случилось так, что жизнь его оборвалась именно в этот переходный, такой важный для церкви момент, останется вопросом для многих. Убийцы так и не были найдены, впрочем, нереализация человеческой справедливости не отменяет справедливость небесную.

Ну а степень влияния, оказанного на самых разных людей его книгами, очертить вообще невозможно. Только благодаря одним просветительским трудам его имя останется в народной памяти. Именно в народной – а не только интеллигентской, не в среде высоких интеллектуалов или просто «книжных» людей. Почему? Вспоминаю одну историю, рассказанную священником из далекого северного прихода. Он пытался, видя беспросветную духовную неграмотность бабушек, сохранивших приход во время советской власти, но не имевших никакого научения в духовной жизни, читать и разбирать с ними евангелие. Т.е. фактически реализовывать для них элемент первого этапа оглашения. Но, как ни печально, это чтение никак не шло. Бабушки усидчиво собирались, но плакали от того, что ничего не понимают. И тут священника осенило: он стал читать с ними книгу «Сын Человеческий». И бабушки вновь заплакали, но уже от радости: вот теперь нам все стало понятно!