Россия и Бразилия: что дают маленькие общины большим народам
Свято-Филаретовский институт совместно с Чаяновским исследовательским центром Московской высшей школы социальных и экономических наук, при поддержке научных журналов «Вестник Свято-Филаретовского института» и «Крестьяноведение», провели круглый стол «Коммюнатарный опыт в России и Бразилии. История и современность».
Выбор стран для сравнения и обмена опытом был сделан не случайно: для участия в круглом столе был приглашён гость из Бразилии Серджио Шнайдер, доктор социологии, профессор Федерального университета Риу-Гранди-ду-Сул.
Также в круглом столе приняли участие Александр Никулин, кандидат экономических наук, директор Чаяновского исследовательского центра Московской высшей школы социальных и экономических наук, главный редактор журнала «Крестьяноведение»; Константин Обозный, кандидат исторических наук, доцент, декан исторического факультета Свято-Филаретовского института; Юлия Балакшина, доктор филологических наук, профессор СФИ и РГПУ им. А.И. Герцена, и Наталия Игнатович, церковный историк, исследователь трудов Николая Неплюева.
«Мне кажется, что имя Серджио Шнайдера я услышала от Александра Михайловича уже года два назад. Идея встретиться и обсудить столь дорогой, интересный и в Бразилии, и в России опыт собирания людей в какие-то союзы, сообщества давно витала на нашей кафедре церковной и социальной истории, — рассказала Юлия Балакшина, представляя участников дискуссии. — Многие из нас прочитали интервью с Серджио в “Крестьяноведении”, а для тех, кто не прочитал, скажу, что это человек, для которого коммюнотарность — не только предмет теоретического исследования, но и опыт практической жизни. Серджио — выходец из сельской бразильской общины, а по своим корням — из Германии: его предки переехали в Бразилию в 1827 году».
Коммюнотарными участники дискуссии договорились называть неиерархические самоорганизующиеся общественные объединения, стремящиеся к умножению общественного блага и не умаляющие личного начала в человеке. Проявления коммюнотарности можно найти в объединениях различного типа: от сельских общин до городских рабочих артелей; от религиозных собраний до дружеских кругов; от коммун интеллигентов до творческих союзов.
«И социологи, и антропологи давно говорят о том, что модернизация общества должна привести к исчезновению общин. Однако они продолжают существовать, причём во всех обществах. Хотя смысл того, что есть община, за последние двести лет изменился, — говорит Серджио Шнайдер. — Если раньше общины были больше оформлены как социальные структуры, и социальные взаимоотношения в них были сцементированы религиозными связями, то со временем, особенно после Второй мировой войны, с развитием информационного общества, и сама коммюнотарность, и организация общинности сильно изменились. Тем не менее общины существуют, и это серьезный вопрос для исследователей — что они дают обществу и народу».
«Мы с российскими коллегами обсуждали вопрос об уровне социального потенциала, то есть о способности местных сообществ собираться в кооперативы и тому подобные объединения. Мы изучали этот вопрос с профессором Никулиным, потому что это становится важным фактором местного развития. И очевидно, что там, где есть такие сообщества, ассоциации, кооперативы, общины, это очень благоприятно влияет и на экономическое развитие», — добавил бразильский исследователь.
Александр Никулин напомнил классическое различение общинных и общественных связей, введённое немецким социологом Фердинандом Тённисом через так называемые Gemeinschaft (маленькое общество, община) и Gesellschaft (большое общество). «Действительно, с момента индустриальной революции последние два века, об этом писал и Тённис, можно было наблюдать спонтанный рост обществ типа Gesellschaft — больших городов, обществ анонимных, где друг друга мало кто знает, и упадок сельских и других общинных сообществ. Прежде всего, конечно, они были связаны с локальной культурой жизни на земле, потому что до недавнего времени больше 90% человечества вело крестьянский образ жизни. Можно говорить и о твёрдых коммюнотарных основаниях религиозных сообществ, а в традиционных обществах, как правило, религиозное и сельское сообщество часто были “два в одном”», — говорит Александр Михайлович.
«Но даже в традиционных сообществах мы находим громадное разнообразие этого самого комюнитаризма и творчество по созданию всё новых форм, — продолжает исследователь. — Взять те самые первые христианские общины, которые потом распространяются, и в результате христианство становится мировой религией. Мы находим дифференциацию и внутри христианства, находим разного рода христианские общины. И в Новейшее время, например, Серджио мне очень трогательно рассказывал, как в его маленьком немецком-бразильском городке существовало строгое разделение между общинами католиков и общинами протестантов, всего лишь полвека назад! В религиозном плане это постоянное творчество».
«В конце XIX – начале XX века неслучайно такой отклик в сердцах людей находит идея соборности, предложенная Алексеем Степановичем Хомяковым, и связанная с ней идея общинности, — говорит историк Наталия Игнатович. — В условиях подготовки к созыву Поместного собора это становится особенно актуально. О соборности говорили многие, но что самое важное, не только говорили, но и предпринимали практические попытки устроения жизни на соборных и общинных началах».
Возможно, самой яркой такой попыткой стало Крестовоздвиженское православное трудовое братство, основанное богатым аристократом Николаем Николаевичем Неплюевым в конце XIX века. «Он начал карьеру дипломата в Императорском посольстве в Мюнхене, но однажды, вернувшись с бала у принца-регента Баварского, увидел сон, в котором он в крестьянской избе окружён крестьянскими детьми, отношения с которыми, вся атмосфера общения, были исполнены глубокой любви, — рассказала Наталия Игнатович. — Этот сон переворачивает его жизнь. Он возвращается в своё родовое имение в Янполе, получает сельскохозяйственное образование в Петровской земледельческой академии и берёт на воспитание десять крестьянских детей. Интересно, что он с самого начала советуется с местными жителями и со священниками о том, кого лучше взять. Затем он основывает в своём имении Воздвиженск несколько низших сельскохозяйственных школ, состоящих в ведении Министерства государственных имуществ. Первые выпускники Воздвиженской школы решили создать православное трудовое братство».
В 1901 году Николай Николаевич отдал всё своё состояние Братству. Как рассказала исследователь, оно включало несколько заводов: винокуренный, кирпичный, несколько лесопильных заводов и некоторые другие. У Братства были мастерские, фруктовая фабрика, молочно-сыроваренный, маслодельный, мясокоптильный и винодельческий цеха, магазин и склады общества потребителей, больница. «Урожайность зерновых в братском хозяйстве была в три раза выше, чем в среднем по Черниговской губернии, и в пять раз выше, чем на подобных землях в районе Ямполя, — рассказала Наталия Дмитриевна. — В колхозе, который возник на месте Братства в советское время, такую урожайность удалось повторить лишь полвека спустя, да и то в рекордно урожайный 1971 год».
В Братстве было несколько фруктовых садов. Братский селекционер Семён Фёдорович Черненко уже в 1920-е годы, когда братство было разгромлено, работал с Иваном Владимировичем Мичуриным. Хозяйство Братства также включало селекционную лабораторию, метеорологическую станцию, абиссинские колодцы, зенитные фонари. Электричество в Воздвиженске появилось в 1915 году. В 1919-м Братство закупило несколько динамомашин и установило нефтяной двигатель в помещении мельницы, была оборудована электростанция. Телефонная сеть Siemens появилась в Братстве в 1898 году, в 1910-м она была модернизирована. Радиосеть в Воздвиженске появилась в 1926 году (при этом первый в СССР радиотрансляционный узел был введён в эксплуатацию в Москве в 1925 году). С 1890-х в Братстве велась черно-белая фотосъемка, а цветная фотосъемка появилась с 1916 года. Первый трактор в Братстве появился в 1919 году (массовое тракторостроение в США началось в 1917-м, в СССР тракторы промышленных образцов начали выпускать лишь в 1923 году, а массовое тракторостроение в стране началось лишь в 1930-е годы).
«Братство в конце концов было разгромлено советской властью. Но все же целых двенадцать лет после 1917 года с ним не могли справиться, — говорит Наталия Игнатович. — После того, как в 1924–1925 годах было репрессировано руководство — старшие в Братстве, оно протянуло ещё несколько лет. И только в 1929 году, когда оставшихся собрали в зале и, называя пофамильно, озвучили решение об изгнании из Воздвиженска, — братчикам пришлось уйти. Многие этого просто не выдержали и умерли».
«Существенно, что в основе этого образа братства лежала не экономическая, а именно религиозная идея, — говорит Юлия Балакшина. — В первую очередь Неплюев хотел возродить христианство, которое было бы не номинальным, чтобы христиане жили в соответствии с “дисциплиной любви”, как он это называл. Сначала он устроил школы, в которых воспитывал детей на этом основании христианской жизни, а потом понял, что своих воспитанников он не может отпустить в мир, где отношения совсем не такие, каким он учил их — так возникло Братство. То, о чём говорила Наталия Дмитриевна, интересно для российского опыта особенно потому, что это не экономическое предприятие в своей основе, а религиозная община, которая стала приносить значительные экономические плоды».
По мнению Константина Обозного, в русской истории один из самых серьёзных вызовов коммюнотарным началам был связан с крепостным правом и личной несвободой, которая не давала возможности потенциям общинности воплотиться и принести результаты. Серьезная проблема была и в том, что большая часть крестьянского народа в России в XVIII – начале XIX века не имела опыта частной собственности, землепользования — и, если коммюнитаризм и проявлялся, то в каких-то особенных формах. «Опыт Неплюева в этом смысле уникальный, это “штучный товар”, его трудно копировать, пустить на поток, — говорит Константин Петрович. — Попробуй найти такого барина, который будет заботиться не о своём прибытке, не о том, чтобы оставить наследство своим потомкам, а о тех людях, которые живут рядом в темноте, в каком-то варварстве, не только экономическом, но и социальном и духовном».
«Когда мы говорим о большевизме, о советской власти, то, пожалуй, это ещё большее препятствие для коммюнотарности, чем крепостное право. Ведь коммюнитаризм в своём лучшем проявлении, в своих светлых примерах всегда связан со свободой — с уважением свободы другого человека и опытом творчества, выращиваешь ли ты бычков, или шьёшь лоскутные одеяла, или занимаешься ещё каким-нибудь ремеслом и для этого объединяешься со своими единомышленниками», — добавил Константин Обозный.
«А если говорить о XX веке, то опыт коммюнотарности мы можем увидеть в очень неожиданных проявлениях, например, в добровольческих движениях, — рассказал историк. — Есть такой советский штамп, что в добровольческих отрядах, которые пытались оказать контрреволюционное сопротивление новой большевистской власти, были помещики, дворяне, офицеры, генералы — те, кому было что терять. Но пример Северо-Западной армии, которая формировалась в Пскове в 1918 году, замечательно показывает, что там было очень много простых крестьян и рыбаков, которые ценили свою свободу, то место, где они жили, то, чем они занимались, и думали о том, что принесёт новая власть. Например, в армии генерала Юденича одним из наиболее боеспособных был целый Талабский полк, состоявший практически из одних рыбаков. Талабские острова — это острова на Псковском озере».
«Так что русский народ несомненно имел и имеет мощные потенции коммюнотарного, соборного начала, но всё время были и есть препятствия. Это начало часто подавлялось какими-то внешними условиями. По большому счёту, мы до сих пор живём в постсоветской реальности, с советской прививкой. Хотя некоторые люди старшего поколения и говорят: как хорошо было при колхозах жить, но это поздний опыт, который сравнивают с разорением села в 90-е, забывая о разорении, которое пришлось на долю предыдущих поколений в XX веке. Есть настоящие семейные драмы, связанные с вынужденными переселениями, раскулачиванием и другими трагедиями, которые унесли множество жизней и искалечили массу семей, многих людей уже не вернуть. А те, кто был собран насильно в колхозы, нередко теряли какие-то последние навыки свободного творческого труда и превращались в рабов этой системы. Это ещё раз к вопросу о творчестве и свободе, которые для светлой, позитивной коммюнотарности, несомненно, необходимы», — заключил Константин Петрович.
«Что касается вопроса, кто коммюнотарнее, — мне кажется, и Бразилия, и Россия имеют замечательную традицию своего локального коммюнитаризма, связанную и с мировой традицией, потому что это громадные многонациональные страны, — уверен Александр Никулин. — В наших социологических полевых исследованиях мы тоже ставили вопросы об этой локальной солидарности общинного типа в Бразилии и России и пришли к выводу, что мы могли бы чему-то научиться друг у друга. Например, с точки зрения такой формы коммюнитаризма как кооперативизм Россия в начале XX века была одной из лидирующих стран, это нашло отражение и в земских исследованиях, и в исследованиях школы Чаянова. Потом, уже в советский большевистский период, была сделана попытка огосударствления коммюнитаризма в виде колхозов, совхозов, которая принесла больше разрушительных последствий, чем положительных. Но когда я был в Бразилии, на меня произвело большое впечатление развитие коммюнотарных кооперативистских практик. Мне казалось, что я просто на машине времени перенёсся на сто лет назад, в Россию 1920-х годов — с энтузиазмом того времени, не обязательно социалистического типа, но и религиозного, с его стремлением создавать подобного рода сообщества».
Подробные обзоры круглого стола выйдут у наших коллег медиапроекта «Стол» и в журнале «Вестник Свято-Филаретовского института».