Ветхозаветные аллюзии в 1-2 главе Евангелия от Луки.
Обилие ветхозаветных аллюзий в рассказе Луки о Рождестве отмечено практически всеми исследователями. Это чувствуется даже в лексике - по контрасту с прологом, написанным на литературном греческом, лексика и стиль основного рассказа имитируют стиль Септуагинты [9, 312]. Однако, в доступных нам работах не делались попытки проследить смену и развитие ветхозаветных аллюзий на протяжении всего рассказа о Рождестве и их связь с основной задачей автора – утверждением, по выражению Д. Боша, «историко-спасительной взаимосвязи между евреями и язычниками» [3, 109]. Потому мы ставили перед собой цель проанализировать характер различных ветхозаветных аллюзий, их связь с композицией рассказа и их роль в раскрытии основной темы евангелиста.
Рассказы о возвещении рождения Иоанна и Иисуса, открывающие Евангелие, выдержаны строго в ветхозаветной традиции. Жанр Божественного возвещения о рождении ребенка (Исаака, Измаила, Самсона) включает в себя ряд моментов: появление вестника, вызывающее страх и смущение у адресата послания; вестник просит адресата не бояться, объявляет о рождении ребенка, которого ждет необычная судьба, называет его имя, и, наконец, дается знаменье для удостоверения истинности возвещения [7, 156].
Нетрудно видеть, что оба рассказа в Евангелии от Луки полностью соответствуют этой схеме. Однако, сходство между двумя благовещениями даже больше, поскольку в обеих историях звучит еще и мотив чудесного рождения героя, явленный, однако, совершенно по-разному. В рассказе об Иоанне используется типично библейское преломление архетипического сюжета о чудесном рождении героя – рождение ребенка у бесплодной пары в результате божественного вмешательства. Рождение ребенка у дотоле бесплодной женщины – это, в библейском понимании, наивысшая милость, которую Бог может даровать Своему народу [4, 1001]. Преодоление бесплодия становится в пророческих текстах символом воссоединения с Богом: «Возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, немучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа, говорит Господь» (Ис :54).
В рассказе об Иисусе сюжет о девственном зачатии, необычный для Библии, или, по крайней мере, для ее канонических книг, вставлен в строго ветхозаветный по рисунку рассказ, и это подчеркивает необычность и новизну случившегося. Если в первом рассказе Бог внял молитвам Своих людей и избавил их от позора бездетности, то здесь свободное действие Бога преодолевает последнее и абсолютное препятствие рождению - отсутствие отца. Это уже превышение наивысшей милости, возможной в Ветхом Завете [11, 45]. Соответственно, разнится и характер ветхозаветных аллюзий. Рассказ об Иоанне начинается с упоминания о бездетности и преклонном возрасте Захарии и Елисаветы, что сразу напоминает об Аврааме и Сарре, так же как и такой общий момент, что божественную весть о рождении сына получает именно отец. Это двойное сходство связывает историю рождения Иоанна Предтечи с самым началом истории Израиля. В то же время отчетливо видны параллели между историей рождения Иоанна и историей Самуила – оба описаны как назореи, в обоих случаях весть о рождении ребенка провозглашена в святилище. [10, 410, 7, 269].
Но ветхозаветные аллюзии в истории Иоанна – отсылка не просто к прошлому Израиля, но к двум ключевым моментам священной истории. Авраам был тем, кто положил начало Народу Божьему, с кем Бог заключил завет. Самуил же был тем, кто привел на царство Давида, который воспринимался как образ эсхатологического владыки. Можно сказать, что Самуил по отношению к Давиду сыграл такую же роль предтечи, как Иоанн по отношению к Иисусу. В то же время имя ангела - Гавриил - отсылает к книге Даниила, где говорится о конечных судьбах Израиля и об исполнении времен, когда должен прийти Мессия. Так ветхозаветные аллюзии в эпизоде возвещения о рождении Иоанна как бы стягивают в одну точку всю историю Израиля – от зарождения Народа Божьего до грядущего исполнения времен.
Если в оценке ветхозаветных аллюзий первого благовещения исследователи мало расходятся друг с другом, то в картине явления ангела перед Марией эти аллюзии прочитываются уже не столь однозначно. Многие исследователи видят ветхозаветный символизм этого эпизода в том, что Марию автор представляет как «дщерь Сиона» из пророчества Софронии (Соф: 314) или «ковчег Завета [5, 128]. Р. Браун, однако, считает эти параллели «скорее эйзегезой», и, в свою очередь, видит в приветствии ангела перекличку с явлением Божьего вестника перед Гидеоном в Суд: 612, что сразу ставит Марию в ряд избавителей Израиля от врагов [7, 324]. Причем спасителем Бог избирает не самого сильного, а наоборот, самого слабого, но при этом лучше других способного слышать Его волю. Неслучайность подобных ассоциаций доказывают слова из песни Марии – хвала Богу за то, что Он «рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов, и вознес смиренных» (Лк 151-52). В ее гимне звучит мотив, неоднократно всплывающий в самых разных книгах Израиля – слабейший способен победить неизмеримо превосходящего по мощи противника, если с ним Бог.
Помимо того, слова ангела «благословенна ты в женах» напоминают еще и о подвиге ветхозаветных героинь-освободительниц: Иаили и Иудифи [12]. Но подобная аллюзия, так же, как и упоминание о девственном зачатии в контексте чисто ветхозаветного по рисунку ангельского возвещения о рождении, как раз напоминают о небывалой новизне случившегося. Если подвиг и Гидеона, и ветхозаветных героинь осуществлялся через отнятие жизни у врагов Израиля, то мирное служение Марии осуществляется через созидание жизни и предвосхищает жизнь и служение Иисуса, победившего жестокость мира без насилия.
Сама схожесть двух рассказов о благовещении не только утверждает большее величие Иисуса по сравнению с Иоанном, но и подчеркивает неразрывную связь их обоих друг с другом. С.С. Аверинцев в своей работе, посвященной Плутарху, отмечает, что тот избрал манеру параллельного изложения биографий греков и римлян, имея в виду задачу сближения двух миров [2, 230]. Перед автором Евангелия тоже стояла задача духовного посредничества между миром Ветхого и Нового Завета. Схожая задача могла породить схожий литературный прием.
В рассказах о рождении Иоанна и Иисуса сходства уже заметно меньше – используются даже различные жанры. Рассказ об Иоанне выдержан в традициях рассказов о рождении патриархов. Евангелист смог объединить в одно целое эхо от множества ветхозаветных сцен: о рождении Исаака, Самсона, Самуила. Эпизод наречения имени признают центром данного отрывка многие исследователи, начиная еще с Дибелиуса [6, 69; 7,.408; 11, 77]. Наречение имени делает родившееся дитя частью своей семьи, своего народа и в то же время ребенок обретает свою идентичность. А в данном случае наречение имени вводит ребенка во взаимоотношения с Богом, поскольку имя его предсказал ангел. Не случайно именно эта сцена сопровождается чудесами и знаменьями.
Рождение Иоанна – не только завершение истории Израиля, но и начало новых времен, и это утверждает пророческий гимн, вложенный евангелистом в уста Захарии. Он, как и другие гимны 1-2 главы, практически не играет роли как повествовательный элемент, но он взламывает границы пространства и времени, говорит о будущем и утверждает эсхатологическую значимость произошедших событий [8].
Ветхозаветные аллюзии рассказа о Рождестве связаны с пророческими текстами, говорящими о рождении Мессии из рода Давидова. При этом отсылка к текстам пророков происходит не напрямую, как в Евангелии от Матфея, но через множество символических деталей, начиная от рождения в Вифлееме, куда Мария и Иосиф попадают по якобы «случайной» причине. Всего в одной фразе о рождении Иисуса: «и родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице» (Лк:27) сконцентрированы отсылки сразу к нескольким ветхозаветным текстам. Иисус рожден в граде Давидовом, но не в гостинице, как пришелец, а в яслях Господина Своего (Ис: 13). Он спеленат, как Соломон, самый прославленный из сыновей Давида, и пелены – одновременно и знак Его царского достоинства, и Его человечества, «ибо ни один царь не имел иного начала рождения» (Прем: 75).
Так, поэтические образы - ясли пелены, пастухи - становятся у Луки деталями прозаического повествования. Смещается и центр рассказа. Если в рассказе об Иоанне таким центром было присоединение к своему народу, а предсказания говорили о будущем величии младенца, то в рассказе об Иисусе центром оказывается сам момент рождения, и момент этот осознается как великий уже сейчас. Использование образа Небесных Воинств, поющих хвалу Богу, в повествовании, а не в передаче пророческого видения, подчеркивает основную тему рассказа о Рождестве - тему осуществленного пророчества. Рождение Иисуса представлено как космическое событие, где встречаются Бог и человечество [6, 93]. Космический смысл Рождества подчеркивается тем, что в ангельскую весть пастухам вводится гимн Небесных Воинств как восхваление того, что Бог свершил в Вифлееме [7,.426].
Но, при нарастании различий между рассказами об Иоанне и об Иисусе, постоянно присутствует и тема преемства между ними. Магистральная тема всего рассказа о рождении – тема «исполнения времен». Слова «исполнилось время» (или «исполнились дни») начинают рассказ о рождении Иоанна, предваряют рассказ о рождении Иисуса, о Его обрезании и об очищении матери на сороковой день. Этот рефрен говорит о тщательно разработанном плане автора, который ведет читателя от рождения Иоанна к Сретению как завершению истории Рождества.
Эпизод Сретения служит точкой, где сходятся все линии рассказа. Он замыкает круг - история, начавшаяся с явления ангела в Храме, закончилась в Храме же. Он не имеет никаких параллелей с историей Иоанна Крестителя, но при этом различные исследователи видели в нем параллели сразу с тремя эпизодами 1-2 главы. В нем тоже содержатся аллюзии на книги пророков - в частности, на книгу Малахии: «и внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете… И кто выдержит день пришествия Его?» (Мал: 31-2). И вот, младенец Иисус приходит в Храм, чтобы быть узнанным Симеоном. И Симеон предсказывает в что этот приход Господа в Храм – знаменье восстания одних и падения других – тех, кто, говоря словами пророка, не выдержит день пришествия Его.
Кроме того, в этом эпизоде содержатся отсылки к истории Самуила, которого мать младенцем принесла на служение в святилище. Однако если в 1 главе эти отсылки сопровождали рассказ об Иоанне, то теперь они как бы «переданы» Иисусу. В эпизоде Сретения две линии ветхозаветных аллюзий – воспоминания о ключевых моментах Священной Истории и тема исполнившегося пророчества - сходятся воедино в одной точке, знаменующей смену времен.
Возможно, именно такое восприятие данного эпизода - как точки, в которой сходятся все линии повествования – предопределило одно из названий праздника, утвердившееся на греческом Востоке, а потом и в России – Сретенье. Встреча в эпизоде Сретения - больше, чем просто встреча Марии и Иосифа с двумя ветхозаветными праведниками, благословившими их дитя. Это встреча двух времен - уходящего и идущего ему на смену. Слова Симеона «ныне отпускаешь», обозначают, конечно, поворотный момент в его жизни, когда Господь освобождает его от его долга – быть дозорным, ожидающим Спасителя [11, 119]. Но вместе с тем это «ныне» - поворотный момент и в судьбе мира – время Ветхого Завета сменилось временем Иисуса. И для евангелиста очень важно, что будущее не отменяет прошлое, не зачеркивает его, а прошлое не противится будущему. Они тесно связаны, и эту связь автор подчеркивает одной деталью – Симеон благословляет Младенца, взяв Его на руки.
На не случайность этой, казалось бы, вполне бытовой детали недвусмысленно указывает и гимнография и иконография праздника Сретения, где внимание задерживается на руках Симеона, как на детали, снятой крупным планом. Образ соприкосновения, образ старца с младенцем на руках хорошо описывает и то, какой виделась евангелисту эта связь между Ветхим и Новым Заветом - как части единой истории спасения, которую нельзя разделить и в которой нельзя ничего отменить.
Список литературы
Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета: В рус. пер. с прил. Брюссель, «Жизнь с Богом», 1989. 2530 с.
Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография: К вопросу о месте классика жанра в истории жанра. М.: «Наука», 1973. 277 с.
Бош Д. Преобразования миссионерства. Пер. с англ. С-Пб: «Библия для всех», 1997. 637 с.
Ринекер Ф., Майер Г. Рождение// Библейская энциклопедия Брокгауза: Пер. с нем. Christliche-Verlagbuch-handlung. Parerborn, 1999. С. 1001-1002.
Шенборн К. Бог послал Сына Своего: Христология . Пер. с нем: М.: Христианская Россия», 2003. 414 с.
Bovon F., Koestner H. Luke 1. A Commentary on the Gospel of Luke 1:1–9:50.Minneapolis,MN: Fortress Press, 2002. 397 p.
Brown R. E. Birth of the Messiah.New York,London,Toronto,Sydney,Auckland: . Double day. The Associated Sulpicians of theU.S.1993. 752 р.
Dillon R.J. The Benedictus in micro- and macrocontext.// The Catholic Biblical Quarterly. 2006. V 68. N3. P. 457-480.
Fizmyer J.A. The Gospel According to Luke: introduction, translation, and notes. Garden City, NY: Doubleday, 1981-1985. Vll 2. V.1. 837 p.
Infancy narratives in the NT gospels.// The Anchor Bible Dictionary. Ed. D.N. Freedоm. N.Y. L.,Toronto,Sidney, 1992. Vll 6. V. 3. P. 410-415.
Noland J. Luke 1-9:20.Dallas,Texas: World Books publisher. 1989. 454 p. (World biblical commentary, v 35a).
WilsonВ.Е. Pugnacious Precursors and The Bearer of Peace: Jael, Judith and Mary in Luke 1:42. // The Catholic Biblical Quarterly. 2003. V 68. N3. P. 436-456.