Теология или идеология?
Некий физик до-эйнштейновской эпохи, пользуясь ньютоновской механикой и законом всемирного тяготения, вычисляет траекторию только что открытой малой планеты P. Когда планета не желает двигаться по вычисленному пути, он предполагает существование неизвестной планеты Р', которая возмущает траекторию P. Однако проверить эту гипотезу не удается, поскольку планета Р', судя по расчетам, слишком мала. Тогда астроном требует построить более мощный телескоп. Через три года телескоп готов, но планета по-прежнему не обнаружена. Тогда он предполагает, что планета Р' скрыта облаком космической пыли, для наблюдения которого необходимо построить искусственный спутник Земли…
На этом примере, описанном Имре Лакатосом в работе «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» (1970), заведующий кафедрой философии, гуманитарных и естественнонаучных дисциплин СФИ доктор философских наук Григорий Гутнер показал, что даже в области естествознания, где отработан механизм верификации и фальсификации гипотез при помощи опыта и наблюдений, всегда существует возможность «спасти теорию от удара фактов». Сама готовность признать, что она опровергнута, – не результат логического вывода, а предмет «субъективной решимости». Во многом именно этой свободой ученого объясняется возможность вырождения теоретических построений в идеологические.
Существенным чертам идеологии как особой формы интеллектуальной деятельности был посвящен доклад Григория Гутнера на открытом семинаре «Теология и идеология» на кафедре философии, гуманитарных и естественнонаучных дисциплин СФИ. В разговоре также приняли участие Борис Воскресенский, Виктория Файбышенко, Александр Копировский, Давид Гзгзян и другие.
Ньютоновская физика – характерный пример идеальной конструкции – системы понятий, устанавливающей между ними логические связи при помощи теоретической схемы с целью описания той или иной предметной области. В качестве идеальных конструкций могут быть рассмотрены и гуманитарные научные теории. Например, известный немецкий социолог Макс Вебер в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) объясняет тот факт, что протестанты – наиболее успешные предприниматели, их особым отношением к профессиональной деятельности (честностью, бережливостью, расчётливостью и трудолюбием), связывая его с доктриной Жана Кальвина о предопределении.
Помимо того, что логически опровергнуть идеальную конструкцию невозможно, она характеризуется внутренней стройностью и убедительностью. Эти два фактора создают почву для вырождения идеальных построений в идеологию, причем, как подчеркнул Григорий Гутнер, в области гуманитарных наук подобная метаморфоза встречается значительно чаще, чем в естествознании, где ученым, как правило, хватает упомянутой решимости отвергнуть гипотезу, которая перестает быть правдоподобной.
Немаловажно, что идеология конструирует не только теорию, но и практику человеческой жизни, или, по выражению кандидата философских наук Виктории Файбышенко, «имеет в виду работу с историческим опытом человека», с «историческим проектом» (о чем красноречиво свидетельствуют события, происходившие в России и мире в XX веке). Подобное внутреннее требование опытного воплощения содержится и в научных теориях: любой эксперимент инспирируется определенными теоретическими предпосылками и дает возможность их критической оценки и коррекции. Но если эти предпосылки начинают «преодолевать сопротивление фактов», «делать вид», что другого опыта, кроме основанного на них, нет и быть не может, – то, возможно, теория приобретает характер идеологии. Григорий Гутнер подчеркнул, что это выражается, в частности, в появлении специфического языка. Во-первых, он позволяет изнутри данной идеологии, через ее собственный лексикон «объяснять суть вещей». Во-вторых, термины этого нового языка могут подменять общеупотребительные слова, наделяя их новым, «истинным» значением, «разоблачая» спектр смыслов, который стоит за словом в естественном языке.
Интересно, что теология также не чужда идеальных построений. Поэтому многое из вышеперечисленного, в том числе опасность вырождения в идеологию, может быть отнесено и к богословскому знанию. Возможно, с еще большей справедливостью.
Существенна специфика опыта, из которого рождается и который стремится описать богословие. Как заметил кандидат филологических наук Давид Гзгзян, трудность в том, что этот опыт переживается и внутренне опознается человеком как столкновение с Истиной. При этом регулярными средствами для проверки своих гипотез богослов не располагает. Ситуация усугубляется тем, что где-то на глубине человек испытывает необъяснимую потребность если не в идеологии, то в такой идеальной конструкции, которую можно было бы считать согласующейся с Истиной. Удерживать идеальную конструкцию в статусе гипотезы не всегда удается даже ученому, желающему понять, как устроен космос, или объяснить те или иные социологические процессы. На что же может опираться теолог, чтобы не превратить в идеологию богословское построение?
Отвечая на этот вопрос, Григорий Гутнер высказал предположение, что для того, кто всерьез ориентирован на поиск истины, скорее, наоборот, естественно сознание, что никакие его конструкции этой истине не соответствуют.
Продолжил эту мысль профессор СФИ кандидат педагогических наук Александр Копировский, отметив, что в отличие от теологии идеология характеризуется принципиальной завершенностью, не терпит новизны. Внесение изменений или допущение других вариантов лишает идеологическую систему целостности. Богословие же, помогая запечатлеть какой-то опыт, парадоксальным образом заставляет человека еще больше понимать условность любой идеальной конструкции. Однако это ставит вопрос о статусе подобных построений…
На семинаре развернулась оживленная дискуссия, приводить которую подробно не позволит формат статьи. Встреча стала очередным свидетельством того, как находят общий язык богословы и ученые, объединенные любовью к ясности, трезвенности и интеллектуальной строгости рассуждений.
Хотя описанный разговор носил академический характер, затронутые в нем богословские вопросы наталкивают на размышления о церковной жизни, в контексте которой они встают особенно остро. Означает ли неприступность Истины для богословских формул, что нужно просто отказаться от них, чтобы ничему не дать превратиться в идеологию? Плодотворный ответ на этот вопрос дали святые отцы второй половины IV века. Так, для Григория Богослова и Василия Великого была принципиально важна неразрывность катафатического и апофатического подходов, или, по выражению Владимира Лосского, «антиномичность как критерий благочестия».
Невозможно не вспомнить в этой связи пророческие слова матери Марии (Скобцовой). В докладе «Настоящее и будущее церкви» (1936) она предостерегала церковь, «одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти» от прихода в нее «людей, этой властью воспитанных», «кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета», «пылающих страстью ересемании и уничтожающих противников». Она писала: «…в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений – какое из них истинно? <…> А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению как ложные. Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенеся на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости».
История показывает, что от идеологии как определенного отношения, способа интерпретации опыта не застрахованы ни ученые, ни богословы. Богослов более ограничен в методах «верификации и фальсификации» своих идеальных построений. Но парадоксальным образом, единственный метод, который у него остается, – описанное в Евангелии «по плодам», – особенно в контексте истории XX века, представляется наиболее надежным.
