Куколь патриарха Сергия

4 сентября 1943 года Сталин вызвал в Кремль митрополитов Сергия (Страгородского), Николая (Ярушевича) и Алексия (Симанского) – остававшихся на свободе троих иерархов Православной российской церкви. Через несколько дней после этого совещания начался собор, на который были доставлены еще 16 выживших в лагерях и ссылках архиереев для избрания патриарха – митрополита Сергия. В итоге Русская церковь получила «всестороннюю поддержку Правительства во всех вопросах». Тотальное кураторство над жизнью верующих было поручено Совету по делам РПЦ во главе с полковником КГБ Георгием Карповым. 

Сейчас с уверенностью можно сказать, что «второе восстановление патриаршества» – одно из важнейших событий в новейшей церковной истории, и мы до сих пор живем в эпоху, открытую осенью 1943 года. 

Рассуждая о том, мог ли митрополит Сергий отказаться от предложений Сталина, участники круглого стола говорили о различных факторах, повлиявших на выбор предстоятеля церкви: надежде на смягчение религиозной политики советской власти в разгар кровопролитной войны, соперничестве за покровительство государства с иерархами обновленческой церкви, опасении неблагоприятных сценариев развития отношений с властью вплоть до вытеснения церкви на нелегальное положение. Хотя по мнению ректора СФИ профессора священника Георгия Кочеткова, митрополит Сергий вообще не рассматривал для церкви возможность жизни в подполье. «Об этом еще могли всерьез размышлять отдельные церковные общины и деятели в 1910-1920-е годы, но не митрополит Сергий в 1943-м». 

Обновленный союз с государством, казавшийся митрополиту Сергию если не благом, то во всяком случае меньшим из зол, обернулся для церкви своего рода аутоиммунным процессом. По выражению директора Общества любителей церковной истории священника Ильи Соловьева, «дар дьявола оказался токсичным». Само понятие «патриаршество» было деформировано. Если в начале XX века патриаршество было восстановлено как форма соборного управления церковью, нацеленная на укрепление ее самостоятельности, то теперь оно стало механизмом влияния государства на церковную жизнь через централизованную иерархическую структуру. «Было изобретено церковное управление нового типа, не предполагавшее соборности, – говорит отец Илья. – Куколь, который возложили на митрополита Сергия – совсем другой куколь, чем тот, который в 1918 году Собор возложил на патриарха Тихона».

Одним из главных следствий разрушения соборности стало то, что миряне вообще перестали ассоциироваться с церковью, оказались не участниками, а зрителями происходивших в ней процессов. Как заметил старший научный сотрудник Института российской истории РАН Игорь Курляндский, оттеснение мирян из церкви привело и к ее ликвидации как общественной силы, превращению в «богадельню для убогих», в гетто.

«Церковный народ перестает попадать в поле внимания даже историков, которые под церковью и сегодня нередко понимают прежде всего иерархию и церковную структуру, – говорит историк Людмила Комиссарова. – Вместе с тем, эпицентром церковной жизни в годы гонений становятся потаенные общины и братства, объединявшие священнослужителей и мирян. Принципиальный для церкви опыт людей святой жизни – мечёвских общин, общины архимандрита Сергия (Савельева), Александро-Невского братства, целой плеяды исповедников веры в Ташкентской епархии – остается не узнанным и не воспринятым». 

Опыт собственных святых стал отторгаться церковью как чужеродный, а чуждый стал приниматься как свой. Этот сбой привел к тому, что человеческие качества людей, подобранных на ключевые посты, сами стали работать на развал церкви, помимо давления государства. Как скажет позднее протоиерей Павел Адельгейм, разрушавшие церковь уполномоченные по делам религий «увяли, потому что архиереи дозрели». 

«После 1943 года церковь перешла к совершенно другой экклезиологической модели, – считает священник Георгий Кочетков. – Ущерб был нанесен и единству, и святости, и соборности, и апостоличности, которая связана не просто с преемственностью рукоположений, но с преемственностью духа и смысла жизни, той самой общинности, без которой церковь – уже не церковь. Была создана другая система управления, блокирующая соборность на всех уровнях, в которой Синод выступает как государственное учреждение, а фигура патриарха становится почти папистской. Это происходит не только в нашей церкви, сейчас мы видим, что это становится привлекательным для многих автокефальных церквей, начиная с Константинопольского патриархата». 

«Все, что было дано церкви руками Сталина, оказалось ядовитым, отравленным плодом, – отметил, подводя итоги разговора, отец Илья Соловьев. – Если и можно говорить о каких-то позитивных для церкви последствиях от второго восстановления патриаршества в 1943 году, то их ценность не сопоставима с тем вредом, который был причинен ей».